Колдунья

Глава 2

I

Еще его называют цветком ветра, — говорят, его цветы открываются, только когда дует ветер.

Об анемоне

Какие слова вы хотели бы услышать? У меня их так много. Как ночное небо полно звезд, так мой разум освещается словами. Я не могла уснуть этой ночью из-за того, что думала. Лежала на соломенной постели и думала: «С чего начать мою историю? Как?»

Я могла бы рассказать о самой ночи убийства — как бежала, задыхаясь, от Инверлохи под снегопадом. Или о том, что озеро было темным ото льда. Или о поцелуе Аласдера, о том, как мои губы коснулись его губ.

Или еще раньше?

Обратиться к тому, что было до случившегося в долине? К моей жизни в Англии?

Я начну оттуда. С деревни, где цвел клевер, с блестящих черных волос моей матери. Будет правильно, если я начну с раннего детства, ведь как я могу рассказывать о главном тому, кто совсем не знает меня? Кто я? Вы думаете, я маленькая вонючая негодяйка. И в моей груди нет сердца.

Да, я могу подождать немного.

Перо, чернила, ваша священная книга.

Это гусиное перо? Очень длинное и белое. Я видела гусей, летящих в сумерках, и слышала их крики, и это были хорошие дни. Осенние дни в Англии. Куда летели те гуси? Мне так и не довелось узнать. Но иногда оброненное кем-то из них перо опускалось на поле, мы с Корой находили его и приносили домой. Она не умела писать, но перья ей нравились.

«Такие белые и длинные…» — шептала она, дотрагиваясь до них.

Как ваше перо.

И еще столик, который раскладывается?

Вы так много принесли в своей кожаной сумке.

* * *

Говорят, сэр, что ведьмы вообще не рождаются.

Я слышала много лжи — будто бы их матерями становятся кошки. Или коровы, которые вышвыривают из себя сгусток прокисшего молока, и тот принимает человеческую форму. Торговка рыбой как-то похвасталась, что вывелась из рыбьей икры, но это все пустая болтовня — она слишком любила виски. Потом еще Тотиак. Она клялась, что выросла, как зуб на челюсти, на скале острова Малл, — и вроде бы даже сама в это верила. А я не верила. Ведь она питала страсть к белене, как и Гормхул. Такая же одержимая. Они улыбались, когда слышали о затонувшей лодке, и я спрашивала: «Почему? Это же ужасно! Лодка ушла под воду вместе со всеми людьми…»

Но улыбались они, наверное, тому, что познали за долгие годы. Познали утрату и скорбь.

Зуб? На скале?

Только не я.

У меня была мать. Настоящая человеческая мать.

Она была не похожа ни на кого. Ее ресницы касались скул. Смех звучал как частые вскрики птицы, почувствовавшей приближение лисы. Она носила кроваво-красную юбку, — я думаю, именно из-за цвета; когда умер наш поросенок, его кровь на алой ткани была совсем незаметна. Так же, как ягодный сок и вообще любая грязь. Когда она крутилась на носочках, ее юбки поднимались как крылья — будто она могла улететь далеко-далеко. Кора пила утреннюю росу, как кошка. Она шуршала собранными травами и предсказывала будущее, и большинство мужчин оглядывались, когда она проходила мимо, и улыбались. В нее был влюблен кузнец. Мальчишка, ученик пекаря, ходил за ней по пятам, след в след. А мистер Фозерс ненавидел ее, но я не хочу пока о нем говорить.

«В ней что-то было» — вот что о ней сказали. Я называю это волшебством и бесстрашием. Но некоторые люди боятся подобного.

Кора… Вся Северная Англия знала это имя. Я убежала, будучи еще совсем ребенком, и месяцами потом слышала сплетни о красавице, что живет в приграничной стране и носит красную юбку. Как она остановила церковные часы, лишь указав на них, или как сбрасывала перья в фазаний сезон. Это была она. Я знала это. Неправда, конечно, — где это видано, чтобы человек линял перьями? Но люди всегда плетут небылицы о тех, кто не похож на них, кто живет другой, возможно светлой и вольной, жизнью.

Кора зачаровывала и ловила в свои сети… Она привлекала мужчин красотой тела, а природу — красотой души. И она привлекла и свою смерть в конечном итоге; последнее, что я о ней слышала, — это как ветер подхватил ее юбки на помосте, как она взмыла и полетела, круг за кругом.

Она тоже была рождена человеком. Ее матерью была не мечущая икру рыба, а набожная женщина с рубинами в ушах и жуткими руками. В момент рождения Коры в дом ударила молния, и тот загорелся, и руки ее матери обуглились, когда она толкала дверь, чтобы спастись бегством. «Бедовое дитя». Кора передвигалась по-паучьи. Не ползала, как другие дети, а карабкалась, и казалось, что она состоит лишь из глаз и ног. Однажды на воскресной службе она ползала в церкви и исцарапала ногтями церковную скамью — следы получились похожими на перевернутый крест. «Знак! — кричали прихожане. — Сатанинский знак!» Их охватил азарт охотников на ведьм, и они привязали мою бабушку к дакинг-стулу. «Ты прелюбодействовала, — обвиняли ее, — с тем парнем». Они боялись назвать его имя, но в то же время не боялись совершить убийство. Они сказали, что ее руки похожи на крючья и это тоже знак. «Доказательство твоего греха!» — кричали они.