Колдунья

А ковенантеры? Я говорила вам, что видела их в лесу? Не требуйте подробностей, я ведь не знаю, что это за люди. Но вроде сторонники какой-то веры, за которыми охотились сторонники веры другой. Похоже, у них свой, особенный бог; поэтому они боятся за свою жизнь и возносят молитвы в большой тайне, под покровом ночи. Не так-то просто разыскать этих ковенантеров. Задачка по силам разве что совам и лисам, да еще мне, конечно, — английской девчонке с печальным лицом, которая видит красоту в голых деревьях. Но ей некому было рассказать об этих лесных богомольцах, поэтому их секрет оставался в полной безопасности.

Мы продвигались вперед и вперед. Бывали у нас и смелые поступки. Например, когда мы вспоминали о моркови или свежем молоке и нам их очень хотелось. Однажды я поплевала на ладонь, чтобы стереть грязь с лица, и привела в порядок волосы, и постучалась в дверь. Я улыбнулась и попыталась изобразить шотландский акцент, обращаясь к человеку, который продавал морковь, но он заморгал и потряс головой:

— Извини, не понял.

Когда я заговорила с ним собственным голосом, он попятился. Но все-таки я добыла несколько морковок. Наверно, не важно, какой у тебя голос, если имеются пенни.

Мы пришли на ту ферму в тумане. Я сама была в плаще цвета тумана и ехала на лошади цвета тумана. Хотела купить овса, потому что моя лошадь исхудала. Жена фермера уставилась нетрезвым взглядом и спросила:

— Что в сумке?

Я поглядела вниз. Несколько листиков выпали, и это не укрылось от женщины. Мне нечего было ответить. Я пожала плечами. Она сказала:

— Если у тебя там снадобья, мне кое-что нужно.

— От чего?

— От ночных кошмаров. Они так досаждают моему сыну, что он боится засыпать и болеет из-за этого.

И я помогла ей. Дала кусочек корня пиона и рассказала о его свойствах, а она кивнула и отсыпала нам овса. Но позже, когда чистила кобылу чертополохом в лесу, я услышала: «Вот она! Ведьма! Она вылечила моего маленького сына! Ведьма! Ведьма!»

Вот как вернулась ко мне моя доброта. До чего же несправедливо! Я не могла разглядеть из-за тумана, но это точно была та самая женщина. Кобыла вздохнула, подняла переднюю ногу, чтобы я могла устроиться верхом, и я сказала:

— Скачи как можно быстрее.

Кобыла поскакала. Она видела дорогу. Больше мы не стучались в двери.

Мы пили болотную воду. Спали в старых коровниках.

Мы пробирались по оврагу, размышляя, не устроиться ли в нем на отдых, когда хрустнула ветка и кобыла встала на дыбы. На земле скорчился мальчишка.

— Почему ты прячешься? — спросила я.

Наши пути пересеклись. Он не сказал ни слова. Но в полях залаяли собаки, мальчуган услышал и захныкал, и я поняла, чего он боится. Тогда я сказала:

— Залезай, быстро!

Кобыла перебралась через реку с двумя седоками. Течение с шумом несло талый снег, и копыта стучали о речные камни. Но мы спасли мальчика от собак, и после этого он убежал.

Однажды в очень мокрый вечер, когда мы устало тащились по грязи, раздался звук, не похожий на шум дождя, — хриплое дыхание. Нахмурившись, я огляделась и в кустах увидела зайца, запутавшегося в силке. Его шея была в крови. Я спрыгнула с лошади, склонилась над ним и пробормотала: «Ах ты, бедняжка». Когда снимала силки, порезала пальцы, так что моя кровь смешалась с кровью зайца, но он зато обрел свободу. И поскакал прочь на своих длинных ногах. А я день или два лечила руки листьями щавеля.

* * *

У меня до сих пор шрамы от той ловушки. Видите? Есть и другие шрамы, ведь жизнь беглеца щедра на ранения. У нее свои силки и веревки. У нее свои камни, которые летят вместе со словом «ведьма», и, когда я бежала, большинство камней свистело возле моих ушей или ударялось в лошадиный круп, но «ведьма» жалила сильнее. Есть и шрамы от зубов собаки, которая набросилась на меня.

Но в жизни путешественника случаются дни, когда он чувствует себя одиноким, такие долгие и тоскливые… Я думаю, душевные раны бывают тяжелее телесных. Я правда так думаю. Проходить мимо чужих домов, прятаться в лесу, когда вокруг столько радостных семей… Семья! Была ли она когда-нибудь у меня? Мы были достаточно счастливы — Кора и я. И еще поросенок, до того как я его убила. И наши тощие куры. Это была моя семейная жизнь — без отца, без фамилии. Просто Кора, просто Корраг. «Эта женщина в красной юбке у ручья и ее ребенок…» И была ли я против? Я никогда не была против. Мы были такими, какими были, — она и я. Но я держала кобылу за храп, стоя рядом, и смотрела. Это настоящая семья, та, что проходила, — родители, братья, дети и жены.

Я почесала шею кобылы, когда они прошли.

Возможно, она тоже это чувствовала. Иногда она видела поле с пасущимися лошадьми или конюшню и направляла туда уши. Она никогда не показывала своей тоски. Никогда не ржала призывно. Но поднимала хвост и гарцевала, и однажды я подвела ее к стойлу гнедого коня. Они терлись носами и шумно дышали. Бок о бок чесали крестцы о стену. И было жаль, что ей пришлось покинуть друга, но нас ждал северо-запад.

Очень уж она одинока, эта ночная жизнь путника.