Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России

Такому же наказанию самосудом подвергают за воровство [Тенишев 2003: 169][412]. В данном случае женщину наказали именно за причинение ущерба, а не за колдовство как таковое. Ср.:

Отец говорил, что тучу отворачивать, спорину у хлеба отымать и молоко у коров — это великий грех, эти три дела [Ивлева 2004: 103] (текст записан в Рязанской области).

По этнографическим материалам, давнишним и современным, к колдунам крестьяне относились и относятся терпимо, даже пользуются их услугами, но если те злоупотребляют своим положением — жди самосуда. Так, верхокамского колдуна Жургова выгнали из дома, заставив переехать в другое место, когда коровы в общем стаде стали болеть; до этого индивидуальные обиды не влияли на ситуацию[413].

Восприятие колдовства как воровства естественно в случае причинения материального ущерба[414], но если мы обратимся не к хозяйственной магии, а к любовной, то и здесь обнаружим явную связь с концептом воровства: во множестве можно записать былички о том, как с помощью приворота разлучница отняла, увела мужа, а колдун помог его вернуть (все равно что удой коровы, урожайность репы или деньги). Например:

Дак вот, вот Евлёша-то ведь и перевела от бабы мужика-то к себе. Спроста-то она бы ведь не перевела, не перешел бы, чё. Раз он эту зачал любить, а свою бабу — в сторону. Чё, сейчас тоже ведь есть, мало ли, тоже бросают. Которы вон так баско живут и вдруг, бают, разошлись. Чё случилось? На чё это вам это колдовство, это вовсе ни к чему[415].

Колдовская порча и сглаз имеют непосредственное отношение к потере здоровья, жизненных сил. Встречаются былички о том, как колдунья, наводящая порчу, от которой болеют и умирают дети и молодые люди, живет долго и отличается отменным здоровьем — живет за чужой счет, например:

Про М. А. был такой разговор (что она знаткая. — О. X). Семьдесят пять лет, а на ко?зу одна накосила![416]

Зависть, выражаемая в неискренних похвалах, нескромных взглядах и жестах, отнимает красоту и полноту тела молодушки, здоровье младенцев, жизнь телят и цыплят, урожайность капусты и приносит другие убытки. Можно сказать, что если не всякий вор — колдун, то всякий колдун — вор[417]. Такое понимание хорошо выражено в словах информантов:

Соб.: А до этого вы не знали, что она колдунья?

Примерно-то знали, но решили проверить, действительно она, нет, вот такая, что к чему, нечи?ста на руку[418].

У нас не положено колдовать, во-первых, это грешно считается <…>

Соб.: А почему грешно?

Ну, дак как не грешно! Положено своим трудом жить[419].

Эти суждения, дающие общую оценку преступлениям против сообщества, говорят в том числе о неразличении физического и символического действия. Кража понимается широко — как причинение ущерба имуществу (включая поджог и обман) и в таком качестве сопоставима с колдовской порчей, которая тоже расценивается как нанесение вреда имуществу, здоровью и другим благам. Поэтому так гибка традиция, предлагая способы профилактики и устранения вреда — магические против обыкновенных воров и естественные против воров магических.

Однако релевантно ли традиции признание исследователем реальности воровства и ирреальности колдовства? Для внутренней точки зрения и то и другое, безусловно, реально. Коль скоро мы пытаемся увидеть культуру глазами ее носителей, мы должны признать, что колдовство и воровство, а также колдовство и убийство, прелюбодеяние и воровство как культурные концепты пересекаются и накладываются друг на друга[420]. Вредитель остается вредителем независимо от способа действия — «естественного» или «сверхъестественного», с внешней точки зрения.

Понятие «колдовство» может означать всего лишь невидимый, таинственный способ достижения цели, а «воровство» во многих случаях является этой целью, оказывается основной мотивацией применения колдовства. Это хорошо заметно в следующей истории.

Семейные хлопоты[421]