Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России

Дак это вылазят на крышу, и там этот, называется князёк, его пошевелят, и вот человек умрёт. А то он мучается, умереть не может. Если он знающий[96].

Обстоятельства смерти Климентия Леонтьевича не соответствовали фольклорному мотиву «Трудная смерть колдуна», тем не менее для окружающих они, как ни странно, стали очередным подтверждением его репутации:

Соб.: А вот, говорят, Климентий Леонтьевич был колдуном?

А вот он так и умер — упал у колодца, и всё[97].

Итак, обстоятельства смерти человека оказываются завершающим штрихом к репутации и определяют его место в коллективной памяти[98], а рассуждения о том, кому покойный колдун передал свои знания, в свою очередь влияют на реноме живых и позволяют объяснить события их жизни. Так, после смерти известного в селе К. колдуна Евдокима Софроновича люди обращались за помощью к его вдове:

Думали, мне передал. Не нужен мне этот грех! Я грешна и так, больно мне нужно.

Она всех отсылала прочь:

Ничего у меня не осталось, я не касалась этого, ничё я от его не приняла. Даже вы не думайте и вперед никому ничего не говорите.

Однако ее все же интересовало, кто унаследовал колдовские знания мужа, так как сама в свое время его уговаривала:

«Отдай слова-те!» И, видно, Оське-колхознику сдал,

но не всё — Оська пришел как-то уже после смерти колдуна, сказал:

«Ведь он мне велел придти дак, я не пришел дак». Тут я маленько догаднулась.

Оська по свадьбам ездил, приговорщиком был. Лет через двенадцать после того повесился:

Не доучился, не все слова принял, вот черти загнали в веревку-ту[99].

В то же время соседи до сих пор говорят про вдову колдуна:

Знат она тоже. Евдоким-от и передал ей, наверно, чё. Говорили, что она лечит, баню топит, кто придет дак. Где-то чё-то разговор-то идет[100].

Духовница местного собора в этом видит причину того, что вдова колдуна, уже пожилая женщина, не идет к старикам молиться:

Да-да, он знаткой, знаткой. И он так и умер — исповедоваться даже он не стал. А жена ведь у него вовсе такая — грамотная, у ней мать тоже духовницей была… Дак вот она не идет. Может, он ей передал. Он ведь должен… это всё, говорят, в землю не ложат, кому-то он должен передать. Вот она это и не идет[101].

Роль репутации в деревенском коммуникативном пространстве настолько велика, что она сама по себе, вне связи с несчастьем и даже конфликтом, может быть пусковым механизмом для включения ситуации в колдовской дискурс, ср.:

Вчера приходил один человек. Пришел, взял что надо и пошел. Я выхожу за ним из двери, он мне что-то тут это, в дверях, что-то делает. Я понять не умею, но я знаю, что он колдун. Я говорю: «Чего ты делаешь?» А он взял и побежал совсем не в ту сторону. Испугался, с испугу-то. Вот. Такие вот люди бывают. Им надо вредить, они, говорят, колдуны, они без этого жить не могут[102].

В подобных рассказах интерпретация идет не от происшествия к его причине, заставляя заподозрить в одном из участников события знаткого, а от уже существующего реноме человека.