Колечко

Но Гацфельд не искал развлечений. Холера, смерть — он был равнодушен ко всему. Может быть, по примеру старухи Дюдефан[22], и он сознавался, что ему так же нужно умереть, как утомленному человеку уснуть. Жизнь точно была ему в тягость. В этом он винил не себя, а, как водится, судьбу. Перебирая все обстоятельства последних годов своего бытия, он не мог не дивиться такому сцеплению случаев, по-видимому маловажных, и между тем увлекавших его в пропасть несчастия. Началом всех своих бедствий полагал он знакомство с Анелею. Потом встреча с усачом, единственная, первая и последняя, и в сущности самая незначительная, состоявшая из краткого разговора. Но какие мысли породил этот разговор! что он открыл!.. Скажут, можно было это оставить без внимания. Но вслед за тем было объяснение с Лихаевым, объяснение, которого Гацфельд не искал, и которое также кажется не важным. Потом встреча с Шицем, его неожиданное объявление о дружбе с покойным отцом; секрет, так легко им открытый… Потом поездка в Москву, блестящий круг, в который он попал; праздник князя Рамирского, возбудивший в нем зависть, самую естественную, самую непредосудительную… Рассказы графа Лейтмерица, разрушившие все сомнения насчет непостижимости Шица и его откровений; вторичная встреча с тем же Шицем, который прежде говорил, что они более не увидятся. Не судьба ли все это? А знакомство с Аглаевым? А содействие этого ничтожного, пустого человека в его несчастной женитьбе? Не явная ли насмешка, злая шутка какого-нибудь демона, который старался запутать его жизнь в самых неприметных сетях?

Холера медленно совершала свое убийственное дело над Гацфельдом, так что ему было время увидеть, как напуганная жена и почти вся прислуга бежали из дома и оставили его в жесточайших страданиях одного, с старым солдатом, бывшим некогда его денщиком… О, как ни будь равнодушен ко всему земному, а такой поступок нестерпимее самых ужасных припадков!.. Если бы Гацфельд был величайший злодей, он в эту минуту был бы вправе почитать себя ангелом в сравнении с низкими душами, так предательски его покинувшими.

Но не все люди таковы. Кто-то спрашивает о нем в другой комнате. Какой герой добродетели презирает опасностью и извещает зараженного? Отворяется дверь: входит дама… Это Анеля!.. На исходе жизни, бедный страдалец почувствовал блаженство… Это любовь, прежняя, пламенная любовь! Какая другая причина могла ее привести сюда?.. С видом участия, с ангельскою улыбкою подошла она к его кровати…

— Простите им! — говорит она. — Не вас они оставили, а бежали от мнимой опасности. Они боятся за свою жизнь! Можно ли их за то осуждать? Я не боюсь ничего. Я останусь при вас… до выздоровления вашего!

— Вы останетесь при мне? Ты при мне, ты, моя Анеля? Ты пришла усладить мои последние минуты… Но что я говорю? Ты принесла мне жизнь, ты хочешь, чтобы я жил…

— Непременно хочу. Я пришла вам служить…

— Мне служить? Скажи лучше…

— Тс! Успокойтесь! Лежите смирно!..

— О, как это жестоко! Требовать спокойствия, когда…

— Это нужно для вашего здоровья.

— Здоровье, жизнь — ты мне все принесла, и еще более: блаженство, неожиданное, неизъяснимое блаженство, с которым тысяча холер покажутся райским наслаждением… Анеля! Анеля! ты все забыла, ты презрела опасностью… для меня, для твоего Густава, для возлюбленного…

— Тише, ради Бога тише, замолчите! Вам нужно успокоение… Или я уйду… замолчите!..

— Замолчу; буду спокоен; усну, если ты велишь: скажи только одно слово, доверши начатое… Любовь?

— Да, любовь.

И это было выговорено с таким важным видом.

— О, не так; откинь эту строгость, оживи меня утешительным словом! Оно будет лучше всякого лекарства. Я встану, я вскочу с постели, мгновенно сделаюсь бодр и здоров — выговори только: «Густав, я люблю тебя!..».

С умилительным состраданием посмотрела на него Ангелика, вздохнувши, распахнула шаль, приподняла висевший на груди ее золотой крест и сказала кротким голосом:

— Вот любовь, Густав Федорович, — любовь самая блаженная, самая прочная; любовь неумирающая! Она меня научила не бояться опасности; она привела Меня к вам… к страдальцу, оставленному слабыми душами… Во имя этой любви, заклинаю вас, примиритесь с собою, с Богом, с жизнию!.. Простите обидевшим вас… Боже! вам дурно!..

Она взяла его за руку. Умирающим голосом и с умоляющим видом он простонал:

— Любовь!..

— Любовь, любовь к вам, ко всем страждущим…

— О!..

Это был последний стон Гацфельда. Ангелика закрыла ему глаза, помолилась, позвала верного денщика, и… поехала к другим больным. Добродетельная девица исправляла в это время должность сестры милосердия.

Библиография

Все включенные в книгу произведения публикуются по первоизданиям в новой орфографии. Пунктуация приближена к современным нормам.

Ф-ъ Петр. Колечко: (Рассказ) // Сын отечества. 1849. Кн. 11, ноябрь.

Корф Ф., барон. Отрывок из жизнеописания Хомкина // Современник. 1838. Т. 10.

Ушаков В. Густав Гацфельд: Повесть // Отечественные записки. 1839. T. VII.