С каждой секундой становится темнее – муть превращается в песок. Сухой, мелкий, он осыпается под моими ногами. В нем увязают ступни, и я падаю, судорожно вдыхая тягучий неприятный запах. Пропитанный им воздух колеблется, плавится, и в этом призрачном мареве рождаются сгустки – неясные, зыбкие, качающиеся. Они то приближаются, то снова удаляются, но с каждым мгновением становятся все больше похожими на лица империан.
Я всматриваюсь в них, отыскивая знакомые черты в надежде узнать, вспомнить, но вижу лишь глаза, рассматривающие меня с пренебрежением. Так смотрят на того, кто ничего не значит, и встреча с ним никому не нужна, но он вдруг почему-то оказался на пути.
– Нас-с-следница… – с дуновением ветра неожиданно явственно шипит мужской голос.
Я вздрагиваю, с ужасом наблюдая, как плотный сгусток неожиданно превращается в дым, а на его месте оказывается высокий худощавый вионец в костюме таком же синем, как и его развевающиеся на ветру длинные волосы.
– Неблагодарная нас-с-следница, – повторяет он, раздражаясь все сильнее. – Она от меня ус-с-стала. Вы слыш-ш-шали? Обыч-ч-чный! С-с-скучный! Я с-с-столько ей дал, а она…
– Не ценят некоторые то, что получили.
Гортанный голос раздается за спиной. Обернувшись, никакого сгустка я не нахожу. Вижу лишь долговязого, нескладного иперианина в желтых брюках и салатового цвета рубашке. Он неторопливо подходит ближе, останавливается, сложив руки на груди, и встряхивает головой, закидывая за спину зеленую косу.
– Их только ошибки могут научить, – глухо, словно камень, падающий в рыхлую землю, грозит еще один голос.
Я резко разворачиваюсь и невольно ахаю – настолько разительным получается контраст тех, кто появился раньше, с низеньким коренастым брюнетом-рооотонцем. Мрачным, недовольным, бросающим на меня сердитые взгляды.
– Простите, а вы кто? – нахожу в себе силы спросить, хотя язык едва слушается, а слова застревают в горле.
– Ни тебе почтения, ни уважения. О нас даже не помнят, – игнорируя вопрос, сетует вылепившийся из тьмы прямо передо мной блондин с ледяными серо-голубыми глазами. У цессян таких не бывает, да и кожа более темная, значит… леянин?
– Безобразие, – вторит ему крепко сложенный мужчина, с волосами столь же желтыми, как и у моей мамы. – Ей на Шеноре страшно! Она не знает, что такое настоящий кошмар.
– Не верит, что бывает тьма желанней света, – продолжает рооотонец.
– Время торопит, – подхватывает леянин.
– Не слышит истинных значений слов, – припечатывает иперианин.
– Своей сути не сознает, – завершает вионец, заворачиваясь, как и остальные, в туманный плащ.
Остается последний мужчина. Когда он появился, я не заметила. И когда все говорили, он молчал, наверное, поэтому я его не видела. Теперь же я растерянно смотрю на грустное, невероятно красивое лицо, обрамленное темными волосами. А те шевелятся, словно он находится в толще воды.
– Прости, девочка. Я ничем не могу тебе помочь.
Незнакомец исчезает, как и все остальные, оставив после себя плотную белую дымку, осевшую на потемневший песок. Липкая взвесь течет, набухает, пенится, касается моих ладоней, и я вскакиваю на ноги.
Бежать! Но куда?
Я нигде. Сверху, снизу, сбоку – везде туман. Вязкий, холодный, белесый, глухой. Я бреду наугад в надежде выбраться. Шаг… Второй… Двадцатый… Сотый…
Каждое движение дается с трудом. Даже дышать сложно – настолько сильно сгустился воздух. От мутной недвижной картинки я словно ослепла, хотя там, за туманом, отнюдь не ночь.
Сколько я иду? Час? День? Год?
Теряя силы, падаю на колени, погружаясь ладонями в эфемерную опору. Единственное желание, которому я готова последовать, – лечь, закрыть глаза и исчезнуть, раствориться в дымке, стать ее частью. Ничем. Никем.
– Забвение будет приятным, – обещаю сама себе.
– Нет, нет, нет… – шипит туман.
– Иди, иди, иди… – плачут капли.
Прислушиваюсь к тихим звукам. Надо? Значит, пойду.
– Куда? – вновь спрашиваю, найдя в себе силы встать.
– Туда, туда, туда… – шелестит дымка.
И снова я бреду, медленно переставляя ноги. Вот только теперь с каждым шагом становится легче. Свободнее. Увереннее. Просторнее!
Я уже не иду, я бегу! Последнее усилие, и словно порыв ветра отдергивает штору, заставляя меня вскрикнуть от радости и… проснуться. Увидеть над собой мозаику потолка моей спальни. Вдохнуть полной грудью. Почувствовать себя живой.
Я с наслаждением зеваю и зажмуриваюсь. Ощущая, как сильно затекли мышцы, потягиваюсь. Переворачиваюсь на живот и, сев на кровати, выдыхаю:
– Ох, девочки, до чего же жуткий сон мне снился…
Глава 4
Долг чести огромен. Кто в этом виновен?
Скольжу ладонями по такой приятной простыне – привычно гладкой, нежной… Не поняла.
С недоумением смотрю на разорванную ткань, в которую попали пальцы. Это что еще за безобразие? И почему на кровати листья?
Растерянно смахиваю на пол несколько засохших листочков. Встряхиваю головой, убирая с лица закрывающие обзор волосы, отдергиваю легкий прозрачный полог и замираю в замешательстве.