Колен Лантье

— Долговязого знают все на берегах Уазы, от Клермона до Компьена. Это дровосек из Рибекурских лесов. Ни одно дерево не устоит под его топором. Он на голову выше самых рослых и руками разгибает новую подкову. Когда банды годонов поднялись вверх по Уазе, перепуганные сеньоры отдали им на разграбление деревни. Англичане опустошили всё вокруг страшнее саранчи и оставили после себя лишь пустые стойла и горящие хижины. Какое было несчастье для бедного люда! И вот, с наступлением зимы, Гийом Лалуэтт из деревни Лонгей отправился в лес за Долговязым. Они сговорились между собой и подняли всех крестьян, чтобы прогнать врага с берегов Уазы.

Англичане осадили Лонгейский замок, но их атаковали Лалуэтт и Долговязый со своими людьми, а я подоспел из лесу с моими лучниками. Долговязый творил топором такие чудеса, каких я в жизни не видывал. Англичане, хвастуны и нахалы, пали пред ним на колени и молили о пощаде. Но он не знал жалости к ним.

Врагам пришлось убраться за Уазу. С тех пор крестьяне ведут с ними успешную борьбу, а Долговязый для англичан страшнее самого Михаила Архангела. Гийом Лалуэтт, который и раньше бывал на войне, укрепил стены Лонгейского замка, и радостно было, что народ отстоял крепостные стены, с которых бежали трусливые сеньоры.

Рассказ об этих великих событиях наполнил волнением и восторгом сердце Колена. Каждое слово запечатлевалось в его мозгу.

— А Долговязый стал теперь капитаном? — спросил он.

Одри покачал рыжей головой.

— Ничего подобного. Он по-прежнему рубит дрова и пашет землю. Но, когда вдали показываются английские банды, рог оповещает одно селение за другим. Крестьяне бросают мотыгу, чтобы взять в руки лук или вилы, Долговязый кладёт на плечи топор, и все выходят вместе гнать англичан.

— А сеньоры?

— Сеньоры танцуют при дворе короля в Компьене. Но они нам совсем не нужны. Жак Простак[36] сам хочет быть себе хозяином.

Одри заговорил громче, и его слова рождали странные отголоски под церковными сводами.

Жоно вздрогнул, словно дотронулся до змеи, и перекрестился. От этих нечестивых слов сейчас разверзнется небо и сотрёт в порошок еретиков, которые смеют их произносить. И он втянул голову в плечи, словно ожидая удара молнии.

А Колен Лантье призадумался. Он был до глубины души взволнован рассказом Одри и вдруг ясно представил себе драму крестьян, прикованных к земле. Всё это было для него ещё смутным, далёким, но дела Одри, Гийома Лалуэтта и Долговязого пробудили в его мозгу отголоски ранее слышанного. Разве не рассказывали, что сеньор имеет право распродать детей своего крепостного в разные руки и раскидать семью по всем четырём концам графства? Разве не говорили, что карп, пойманный в пруду сеньора, стоил крестьянину если не жизни, то ужасных увечий? Разве не было известно, что крепостные, мужчины и женщины, должны были в мае ночи напролёт бить в замковых рвах лягушек, чтобы их кваканье не нарушало покоя сеньоров? И чего только не рассказывали!.. Деревенская жизнь была парижанам чужда, и представление о ней ограничивалось тем, что крестьяне работают на владельцев замков: сеют рожь и ячмень, рубят лес, поддерживают в исправности дороги, а сами живут в прокопчённых лачугах, где дети растут, как скотина.

Приход Одри посеял в душе Колена зерно надежды. Значит, Жак Простак хочет стать сам себе хозяином. Жак Простак снял с гвоздя свой лук и наточил вилы.

— Я постараюсь днём встретиться с Пьером Жилем, и он отведёт тебя к Этьену Марселю, — сказал Ламбер. — А пока церковь Святого Северина будет для тебя лучшим убежищем. Враги не догадаются, что ты здесь.

По телу Жоно пробежала радостная дрожь. Итак, у него хватит времени. С тысячью предосторожностей он вернулся в церковь. Нескольких минут было достаточно, чтобы отдышаться, затем он закрыл за собой дверь ризницы.

«Так-то, голубчики! Вы затеваете заговор против короля и церкви! Готье Маллере сумеет подрезать вам крылья, а кое-что перепадёт на этом деле и мне».

Парижское восстание, которое привело к власти Этьена Марселя, казалось Жоно событием временного значения. Скоро вернётся дофин со своим войском, и все эти горожане будут болтаться на Гревской площади в пеньковых воротниках. А пока Готье Маллере олицетворял для него власть короля.

Несмотря на ранний час, сторож решил немедленно отправиться в Пти-Шатле. В виноградниках у церкви громко свистели дрозды. «В гнёздах скоро вылупятся птенцы, — подумал Жоно. — Когда стемнеет, нужно будет пойти и поглядеть». Проходя по улице Писцов, он с усмешкой посмотрел на дом Франсуа Лантье.

«Старый пачкун, твой нечестивый сынок заставит тебя поплакать кровавыми слезами!»

На улице Святого Якова какой-то всадник забрызгал Жоно грязью. Сторож погрозил ему вслед кулаком. Сегодня он не пробирался вдоль стен, как обычно, а гордо шагал посреди мостовой.

Готье Маллере обливался холодной водой, когда слуга доложил, что пришёл церковный сторож Жоно и хочет сообщить ему что-то важное.

— Пусть этот хромоногий катится ко всем чертям! Вечно он мелет всякий вздор, как старая сплетница.