Колеса ужаса

В нас уничтожили все человеческое. Мы ведали только отместку тем смертоносным оружием, которое вложили нам в руки.

В анатомии мы разбирались не хуже врачей. С завязанными глазами знали, куда направить пулю или нож, чтобы причинить как можно больше боли.

Сатана сидел за камнем и посмеивался.

Наших раненых эвакуировали по воздуху. Лейтенант Хардер и все остальные лежали в госпитале, за много километров от белого русского ада.

Нас опять включили в состав боевой группы. Место Хардера занял обер-лейтенант Вебер. Он командовал пятой ротой, а гауптман фон Барринг — всей группой.

Само собой разумелось, что боевая группа идет первой в любой атаке. Отягощенные оружием и боеприпасами, мы медленно двигались к месту ее начала.

— Как всегда, наряд для восхождения на небо, — пробурчал Плутон.

— То есть для путешествия в ад, — усмехнулся Порта. — Никому из вас, олухов, на небо не попасть!

— А ты попадешь? — спросил Легионер.

— Да. Есть какие-нибудь возражения, жалкий пустынный кочевник? — спросил Порта и, перекрестясь, исчез в темноте. — Во имя мое, аминь.

Малыш захохотал.

Подбежал обер-лейтенант Вебер и раздраженно прошептал:

— Прекратите смех. Можно подумать, вы хотите, чтобы русские напали на нас.

— Нет-нет, мы их боимся, — донеслось из темноты.

Обер-лейтенант Вебер хрипло выкрикнул:

— Кто это?

— Святой Петр и Пресвятая Троица, — последовал ответ.

Засмеялись все, кроме Вебера, не узнавшего голоса Порты. Обер-лейтенант разозлился и забыл о тишине.

— Иди сюда, наглец! — выкрикнул он. Голос его дрожал от ярости.

— Нет, боюсь. Ты меня отшлепаешь, — ответил Порта из темноты.

— Прекратить! — вышел из себя Вебер.

— Прекрати, — донеслось от Порты.

Обер-лейтенант ринулся в колонну, схватил первого попавшего солдата и зашипел:

— Кто смеет потешаться над офицером? Приказываю назвать его фамилию, или расплачиваться будет вся рота. Я знаю, как усмирять вас, скоты!

Единственным ответом было рычание. Из темноты понеслись угрозы:

— Слышали, мальчики, кое-кто хочет получить гранатой по башке!

— Здесь тебе придется сменить тон, важная шишка. Мы не привыкли к таким, как ты! (Это был голос Малыша.)

— Трущобное дерьмо! — завопил Вебер и побежал к гауптману фон Баррингу. Мы услышали его жалобы, крики о бунте и трибунале.

Фон Барринг отнесся к нему холодно.

— Прекрати эту чушь. У нас хватает других проблем.

Снег скрипел под ногами. Мороз был глашатаем бархатно-темной ночи. Когда кто-нибудь задевал ветку дерева, на него дождем иголок сыпались снежинки.

Нам было приказано бесшумной атакой вторгнуться в позиции русских. Стрелять разрешалось лишь в крайнем случае, для самозащиты.

Порта вынул боевой нож, поцеловал лезвие и с усмешкой сказал:

— Скоро тебе снова придется работать, мой дорогой. Ты будешь пронзать животы и вырезать кадыки, для чего тебя и сделали девушки на заводе.

Легионер с Малышом предпочитали саперные лопатки, которыми покачивали, словно пробуя на вес. Каждый был готов действовать избранным способом.

— Аллах акбар, — прошептал Легионер и скрылся.

Мы двигались вперед бесшумно, как учили нас в лагере финны. Оружием ближнего боя мы владели превосходно. Но русские тоже, особенно сибирские стрелки. Они рвались в рукопашный бой.

До Комаровки мы дошли без единого выстрела. Кое-кто из нас измазался кровью; она быстро замерзала, и вскоре наша одежда стала твердой, как деревянная.

Порта сломал свой нож в схватке с русским: лезвие застряло между ребер. Поэтому он вооружился сибирским ножом, которым владел с поразительной ловкостью. Цилиндр свой он подвязал веревкой под подбородком. Веревка была забрызгана кровью.

За Комаровкой нам предстояло уничтожить батарею 150-миллиметровых полевых орудий, но русские не спали. Не успели мы подойти к ней, как на нас посыпался дождь снарядов; они взрывались с огнем и грохотом посреди седьмой роты, назначенной в подкрепление нам.

В воздух полетели тела и оторванные конечности. Мы с яростным воплем бросились на смелых, но безрассудных артиллеристов. Когда почти вся батарея была уничтожена, кое-кто попытался убежать, но мы прикончили их прицельным огнем пулеметов и автоматов.

Нескольких сдавшихся в плен мы расстреляли. Невозможно было присматривать за ними. Пленных расстреливали обе стороны. Кто начал первым, неизвестно…

Впервые я увидел это в сорок первом году, когда сам попал в плен. В нескольких километрах за линией фронта я был свидетелем тому, как солдаты НКВД прикончили большую группу немецких офицеров и эсэсовцев. Потом несколько раз видел, как то же самое происходило у нас.