Колесница Джагарнаута

- Давай, давай, кардаш, язык разматывай. Он Франц... Из Нижней Скобелевки, - пояснил Аббас Кули. - Он часто ходил за границу. Все опием занимался...

Франц, худощавый, безусый парень, отмалчивался и на все вопросы пожимал плечами. Второй задержанный, крепкий пожилой мужчина разыгрывал возмущение:

- Чего говорить? Какой опиум? Обыщите! Ищите! Выдумки это! Ми ученый-ботаник! Ми есть научный экспедицион Хорасански горы.

- Вы не русский?

- Какой это имеет значение?

- Ваше имя? Фамилия? - спросил Соколов. - Говорите, ученый с маузером.

- Наш экспедицион заблуждался. Мы стрелял. Думал - напал бандиты. Защищал жизнь, имущество.

- А форменные наши фуражки? Вы не видели?

- Ми заблуждался и ми оборонялся. Ми из Тегерана. Позвольте представиться - магистр наук Эрендорф Курт. А это есть мой служащий Карл и... Франц - неважно, он есть рядовой. - Он спохватился. - Он не есть зольдат, деньщик. Он есть обыкновенный служащий.

Человек, назвавшийся Эрендорфом, поражал своим цветущим видом. Морковный румянец играл на его щеках. Губы-вишни все время складывались влажным бантиком. Щетка усов - коротенькая черная нашлепка - сидела под носом, но лишь слегка и временами вдруг придавала добродушному лику толстяка несколько воинственный вид. Но все затмевал тройной нежно-розовый подбородок добряка, любителя пожить сладко и мягко.

Жировые отложения на животе и бедрах, весь чрезмерно солидный вид тяжелоатлета не мешали господину ботанику производить впечатление живчика, вертунчика. Он не мог усидеть на месте, подпрыгивал, вскакивал, суетился.

- Давно ли вы, господин Эрендорф, переквалифицировались в ботаника? медленно спросил Алексей Иванович.

- О! - удивился немец. Маленькие его серо-голубые глазки забегали. Такой фопрос?

- Вопрос по существу, - сказал Соколов, хотя он еще не понимал, в чем дело.

- Господин Эрендорф, не тот ли вы господин Курт Эрендорф, геолог и путешественник по Карптегину и Шугнану, который в составе немецкой Гейдельбергской экспедиции искал редкие металлы и золото в тысяча девятьсот двадцать четвертом году?

Немец несколько утратил свой добродушный вид, но ничего не ответил, а пожал плечами. Все в нем говорило: "Ну и что ж из того?"

- Я не стал бы вас спрашивать, - продолжал Мансуров, - но ваша экспедиция сильно наследила, и вы в частности. Не тот ли вы профессор Эрендорф, который платил в горных кишлаках золотом за невинность малолетних девочек?

Встревожившийся было и покрасневший Эрендорф успокоился. С комической важностью он протер платочком щетинку усов и иронически улыбнулся:

- Неужели ви, большевик, толкаетесь моральным принсипом на решение деловой вопрос? Дикие горы, дикие люди... А потом вдали от сивилизация... Тогда инсидент исчерпался...

- Вас, цивилизованных европейцев, выпроводило Советское правительство. Предложило вам проваливать подобру-поздорову. Вы отделались легким испугом, но, к сожалению, позже выявились ваши подлые связи с курбаши Берды Датхо. Доказано, товарищ Соколов, что Эрендорф и контрагент фирмы Дюршмидт "Закупка бараньих кишок" Зигфрид Нейман не только занимались геологией и бойнями, но и состояли в военных советниках при басмаческих вожаках.

- Нейман? - оживился толстяк. - Он жив? Где он?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Легко жить тому, кто нахален, как

ворона, дерзок, навязчив, испорчен!

Д ж а м м а п а д а

- Ведь девушек приносят в дар ишанам наравне с барашками и кобылами.

Произносил слова Ишан Дурды медлительно, важно, убежденно. Бахромка его текинской бороды лежала удивительно благопристойно на воротнике гранатово-бурого шелкового халата, а пребольшущая, белого барана папаха высилась где-то высоко-высоко под потолком юрты. Глаза, прикрытые желтыми веками, источали мед, толстая нижняя губа лоснилась. Елейный разговор, елейный вид.

Пожал лишь своими широкими плечами начальник, да так они и остались поднятыми, а губы сжатыми в ниточку, закушенными, чтобы не дать прорваться резким, даже грубым словам, неуместным в дипломатических переговорах. Идя сюда, в ощетиненную винтовками, саблями, кинжалами ишанскую берлогу, Алексей Иванович демонстративно не взял никакого оружия, ничего, кроме изящного перламутрового перочинного ножичка. Как он говорил впоследствии, уверенность, что Ишан Дурды, хоть и текин, но трус, позволила ему допустить столь легкомысленную неосторожность. Начальник серебристым лезвием надменно обрезал ноготь на большом пальце, нарушая все каноны туркменской вежливости и тем самым показывая, что ему плевать на Ишана Дурды, на его белую ишанскую юрту, на все его ишанское почтенное подворье, на все его сабли, винтовки, ножи-кинжалы, под которыми нельзя было даже разглядеть роскошных цветных кошм, завешивавших стены юрты.

Впрочем, никто и не нервничал. Один лишь Аббас Кули вращал тревожно глазами и нет-нет да коричневой ладонью поглаживал оттопырившийся карман брюк, заставляя чуть морщиться Ишана Дурды и комбрига.

"Какая бесполезная осторожность! Нарушить мой приказ!" - подумал Алексей Иванович и принялся за другой ноготь.