Колесница Джагарнаута

Посоветовавшись с успевшей прийти в себя от всех ужасных и трагических событий Шагаретт и получив консультацию известного гассанкулийского кораблестроителя и капитана Ораза Мамеда — дядюшки джемшидки, Мансуров послал с Аббасом Кули полную стоимость незаконченного ковра, коврового станка и мотков шерстяной пряжи в полновесных персидских кранах из чистого серебра на имя невесты. Он также счел необходимым возместить в такой же сумме все хлопоты иомудской невесты за те месяцы, которые ей понадобятся, чтобы соткать новый ковер и приблизить вожделенный день свадьбы.

Именно Шагаретт особенно настаивала на этой части оплаты, ибо и в ее племени невесты ткут свадебный ковер, который часто решает жизненные судьбы юных джемшидок.

— Если бы меня не украли звери-бардефуруши, если бы они не волокли меня по каменным тропам, не затащили бы в аул Мурче, а потом сюда, в соленую степь Гургана, я бы, может быть, уже соткала свой ковер и, может быть, уже была не девственницей, на которую покусился этот зверь гюмиштепинский тиран, а женой своего возлюбленного, какого-нибудь Рустема.

Она говорила это, чуть прильнув к плечу Великого анжинира, заглядывая в его глаза и что-то уж слишком придвигая свое белое нежное лицо к его лицу, совсем не глядя на присланный незаконченный ковер иомудской невесты, хотя явилась она в сопровождении своей подруги Судабэ именно затем, чтобы рассмотреть этот музейный экспонат и дать чисто деловой совет Алексею Ивановичу. Но, может быть, горели глаза джемшидки потому, что своим спасением она была обязана именно ему, мужественному Великому анжиниру, в тот самый день, когда в райском ауле Дженнет так и не состоялась сделка покупка-продажа ковра иомудской невесты.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Слепил, склеил себе своими руками идола и восхитился:

— Вот мой господь и повелитель!

Шафи

Упрямая, самоуверенная, резкая, да и что спросишь с девчонки кочевий! Все, что касалось пустыни и овец, джемшидка даже в свои очень юные годы знала преотлично. Но, естественно, обо всем остальном она имела самые узкие представления. Даже три года Тегеранского иезуитского колледжа, куда по приказу иранской администрации ее забрали как дочь вождя племени и откуда ее сами отцы иезуиты отправили обратно с характеристикой: «Не в меру экзальтированна и фанатична», — дали ей слишком мало знаний.

Да, она была нервная, экзальтированная девушка, но в то же время любознательная, искавшая горячо, страстно ответы на все вопросы. Она имела доброе, отзывчивое сердце и верила людям.

Ее наивная, безграничная преданность мюршиду Абдул-ар-Раззаку вызывала осуждающие взгляды. С другой поклонницей шейха — Судабэ — ее связывал душевный излом, экзальтированная религиозность и утешение, которое они обретали в откровениях своего, как все знали в кочевье, наставника мюршида. Неразлучные подружки Шагаретт и Судабэ еще девчонками вечно крутились, полные любопытства, у мазара и мюршидских шатров, постоянно готовые принести из источника воды, понянчить его бесчисленных детей — бог не обижал наставника и одарил его многочисленным крикливым потомством, — сбегать по его поручению позвать кого он повелит. На первых порах властный, всесильный в своем кочевье старый Джемшид не возражал, даже одобрял инстинктивную потребность своей молоденькой дочери в духовном общении со святым хранителем священного мазара. Он даже немного гордился девчонка пользуется вниманием и доверием такого могущественного и мудрого духовного лица. Какой почет!

Страшный своей ничем не ограниченной властью, грубый, жестокий вождь племени в душе побаивался святого мюршида. Не без трепета встречал он его низкими поклонами, когда тот появлялся в сопровождении своих мюридов на пороге шатра. Приходил мюршид без приглашения. Важный, величественный, в богато расшитой узорами шелковой хирке, он сидел у очага и расточал по всему чаппари — шатру — свою благосклонность, пахнувшую удивительно приятно восточными духами. Даже сильно конопатое, все в оспинках лицо его, безобразное и отталкивающее своей вечно плотоядной гримасой, в этот момент излучало благость и милость. Порой он оставался в чаппари старого Джемшида целыми днями, оделяя семью вождя таинственными лекарственными снадобьями, более похожими по вкусу на лакомства. Говорил мюршид много, многословно. Без конца он рассказывал хадисы. Он также задавал много вопросов, сложных, чуть ли не философских. Ответы девочки поражали простотой ума, наивностью. Преданная, послушная, покорная Шагаретт просто бредила, извлекая из глубины сознания странные, непонятные слова и мысли, порожденные фантазиями. Порой, слушая ее, наставник впадал в ярость, которая тут же переходила в восторг. Мюршид восторгался самим собой. Он считал Шагаретт одержимой таинственными силами. Разве простая девушка может обладать таким взглядом, перед которым терялся он, опытный в обращении с женщинами! Он боялся ее.