Колесница Гелиоса

— Так это лишь пыль перед богатством, которое накопили в своих сокровищницах пергамские цари! Все эти Эвмены и Атталы, начав с небольшой части казны Александра Македонского за столетие сумели превратить Пергам в богатейшее государство. Они выжили все из своих рабов, плодородных земель, тучных пастбищ, лесов, рудников, удобных гаваней. Кто теперь не знает знаменитого пергамента и великолепного пергамского оливкового масла? И их армия, действительно, одна из сильнейших в мире!

— Но такое богатство делает Пергам опасным Риму!

— Верно. И — желанным! — многозначительно поднял палец Эмилиан.

— Но мы не в состоянии пойти на него войной! — напомнил претор.

— И это верно. Значит, нужен иной путь.

— Дружба?

— Дружба может быть только с равными!

— Не война и не дружба? — претор с любопытством взглянул на консула. — Ты предлагаешь что-то третье?

— Да! Иначе я не заводил бы весь этот разговор! То, что я тебе сказал, лишь половина истины. Своему быстрому взлету Пергам обязан не только тучным пастбищам и удобным гаваням. Не только воинской храбрости и дипломатической ловкости своих базилевсов. Этому он обязан в первую очередь нам, римлянам. Разве случайно диадема Эвмена, отца нынешнего царя, была украшена камеей с изображением моего славного деда? Ведь именно по предложению Сципиона за участие пергамцев в Сирийской войне сенат даровал Эвмену Эфес, Мизию, Ликаонию, обе Фригии. Все это втрое, впятеро увеличило доходы Пергама и в итоге до отказа наполнило его казну. Не пора ли теперь возвращать нам долги? Пусть Эвмен умер. Но жив Аттал. Какая нам разница — пусть вернет он. Да, он слушает нас во всем, провел в наших интересах у себя финансовую реформу, усилил налоговые поборы, но этого мало! Мы дали его отцу гораздо больше. А Рим никогда и ничего не дает даром!

— Разве Аттал расстанется добровольно с частью своих сокровищ? — усомнился претор.

— Речь идет не о жалкой части! — отрезал Эмилиан.

— Тем более! Я слышал, что Аттал глуп и безволен. В последнее время он совершенно ушел от государственных дел, уединился и даже ищет смерти. Говорят, он сошел с ума, но не до такой же степени!

— Этот «сумасшедший», — усмехнулся Эмилиан, — между прочим, изучает ботанику, пишет научные труды, ваяет прекрасные статуи из воска, наконец, изобретает лекарства.

— Лекарства?!

— Да, и не без успеха. Они излечивают печень и селезенку, помогают от кожных болезней. Одну из них — «Атталово белило» спасло мою жену от сильного воспаления, перед которым оказались бессильны знаменитые греческие снадобья и притирки!

— А как сейчас здоровье Семпронии? — участливо спросил претор, отлично зная, что консул, не любивший свою жену, два года назад отправил ее в скромное сципионовское имение и до сих пор не разрешает вернуться в Рим.

— Лучше. Но не настолько, чтобы дышать испорченным воздухом столицы. Если бы ее мать, Корнелия, не совала вечно нос не в свои дела, не напоминала, что она дочь Сципиона Старшего, я бы… Однако мы говорим не о моей теще — мужчине в женской одежде, — спохватился Эмилиан, — а об Аттале! Все слухи о его сумасшествии — вздор, выдумка его многочисленных врагов.

— Но если он умен, то это только усложняет нашу задачу.

— Наоборот — упрощает!

Консул взглянул на недоумевающего претора и пояснил:

— Ученый ум царя поможет ему быстро понять нас. А его ненависть к своим подданным и великое множество врагов еще больше ускорят это. Первое, — загнул он палец, — Аттал давно уже ищет случая, чтобы унизить, растоптать свой народ. Второе — в Пергаме сейчас крайне неспокойно: бунтуют рабы, волнуется сельское население, купечество, наемная армия. Все они уже открыто высказывают ненависть к Риму, вернее, к нашим ростовщикам. Вот-вот может начаться бунт, и без нашей помощи тогда Атталу и его знати не устоять. И третье: Аттал прекрасно понимает фактическое господство Рима над Пергамом, хотя его царство и самое сильное в Малой Азии. Что после всего этого остается делать Атталу?

— Что?..

— Завещать после своей смерти царство Риму! — объяснил Эмилиан.

— Завещать царство? — переспросил ошеломленный претор.

— Да! — нетерпеливо вскричал консул, раздраженный непониманием старика, которому он вынужден доверить такое дело. — Царство со всеми подданными, нашими будущими слугами и рабами, гаванями, пастбищами и — сокровищницей! Надо только подать такую мысль последнему Атталиду. Понял наконец?

Претор просиял.

Двигавшийся несколько десятков лет по служебным ступенькам к вершине власти, отдавший все состояние на подкупы и подарки избирателям, влезший в неоплатные долги, связанный по рукам и ногам взятками, он уже видел себя наместником новой провинции. Да еще какой! Он выжал бы из Пергама столько золота, что возвратился бы в Рим самым богатым человеком, без труда расплатясь с кредиторами.

«Бедным он приехал в богатую провинцию, — с завистью говорили бы о нем, — и богатым уехал из бедной провинции!»