Колесница Гелиоса

«Послушай, Тиберий! — включился в разговор городской претор. — Оставь эти сказки для нищих и бродяг! Мы ведь здесь все свои, давай называть вещи своими именами. Давно прошли те времена, когда плебеи на своих народных собраниях сами выбирали себе трибунов, которые вечно совали потом нос в дела сената, мешая ему принимать законы и объявлять войну. Теперь сам сенат решает кому быть, так сказать, народным защитником. Правда, закон есть закон, и трибунов по-прежнему избирает народ на своих собраниях. Но перед каждым таким собранием мы даем плебсу обильные угощения, показываем кровавые зрелища, обещаем в недалеком будущем изобилие всех благ, — и выборы превращаются в утверждение наших кандидатур! Народ сыт хлебом и зрелищами, успокоен, сенату никто не ставит палки в колеса — все довольны! Ни драк во время голосования, ни шума — разве это не идеальные выборы?»

«Для отцов-сенаторов и нобилей да! — согласился Тиберий и показал рукой на холм. — А для народа? Кто же тогда заступится за него, если сенат проталкивает в народные трибуны угодных себе людей? Если — страшно поверить — главный судья Рима: человек, остающийся сегодня за главу государства, полностью одобряет и даже сам организует выборы на основе подкупа, уговоров, обмана, угроз?!»

«Ты оскорбляешь высшее должностное лицо Рима!» — воскликнул претор, но Тиберий, улыбнувшись, невозмутимо ответил: «Разве? А я думал, что просто называю вещи своими именами. И потом ты ведь сам сказал, что здесь все свои!» «С ним невозможно разговаривать!» — закричал претор, обращаясь за поддержкой к Эмилиану. Но твой муж жестом приказал ему успокоиться и прямо спросил Тиберия:

«Как же ты, не имея достаточных средств на подкуп, угощения избирателей и организацию им предвыборных развлечений собираешься стать народным трибуном?» «А я не собираюсь никого подкупать или угощать! — с достоинством ответил ему Тиберий. — Оставляю это право сенату. Я и без этого стану народным трибуном, потому что смогу дать римскому народу то, что ему сейчас важнее ваших подачек и бесплатных обедов!» «Что же именно?» — уже без усмешки спросил Эмилиан.

И тут Тиберий сказал то, что заставило побледнеть даже его, не знавшего, как говорят, страха в боях. «Я сделаю то, — сказал Тиберий, — что твой кружок обсасывает тщетно вот уже десять лет! Я дам римскому народу землю! Ту самую, захваченную у наших врагов общественную землю, которую патриции незаконно прибрали к своим рукам и вот уже сотни лет считают своею. Я заставлю всех свято соблюдать забытый закон Лициния и Секстин!»[42]

Слух о словах Тиберия пронесся по Палатину, как ветер по налитому спелыми колосьями полю. Отмахиваясь от хмельных луперков, крестьяне, нищие, грязные оборванные люди обступили нас и горящими глазами глядели на Тиберия, вслушивались в каждое его слово.

«Да, я дам крестьянам землю, — дождавшись, когда смолкнут негодующие возгласы сенаторов, невозмутимо продолжал Тиберий. — Армии — новых воинов. Врагам — страх перед Римом. Отечеству — спокойствие и былое могущество!»

«Браво, Тиберий!» — закричал один из прежних друзей моего сына, Гай Биллий. «Браво!» — поддержали его еще несколько человек, и вскоре весь холм ревел, повторяя одно только слово: «Земля! Земля! Земля!!» Это было жуткое и незабываемое зрелище, от которого я до сих пор не могу прийти в себя.

«Безумец! Ты понимаешь, что говоришь? — стараясь перекричать страшный шум, напустился на Тиберия городской претор. — Лучшие умы Рима, сам Сципион бьются над разрешением этого вопроса, не в силах даже приблизиться к выходу из него!» «Пока Рим совещался — Сагунт пал!» — усмехнулся подошедший Блоссий, и те, что стояли поближе, передали его слова остальным. «Мы не только совещаемся, как помочь народу, — поправил претора Эмилиан, — но и уже наметили кое-какие меры, правда, пока небольшие…» «Ага! — кивнул Блоссий, подмигивая Тиберию. — Рожают горы, а родится смешная мышь!»

Хохотом ответил народ на его слова, причем таким дружным, что побагровевший Эмилиан дал знак своим ликторам быть наготове… Как только смех поутих, на Блоссия накинулся его извечный соперник Панеций. «Сапожник, суди не выше сапога! — прикрикнул он, щеголяя знанием римских пословиц. — Это тебе, как путнику, у которого ничего при себе нет, можно петь песни в присутствии разбойников! А Тиберий Гракх рискует потерять все: уважение равных, понимание друзей, славу, наследованную ему отцом и дедом! Или ты думаешь, что те, у кого он собирается отобрать землю, веками принадлежавшую им, так просто расстанутся с ней? Или те, кому он хочет отдать ее поставят ему памятники или обожествят его имя? Презрение, смерть и позор — вот какая награда ожидает его!»

Не успел Панеций договорить, как Гай Биллий воскликнул: «Не верь ему, Тиберий! Твои друзья с тобой! Они не отвернутся от тебя и пойдут за тобой даже на верную смерть!» «И мы, равные тебе по положению в обществе, с тобой, Тиберий»! — под одобрительные возгласы народа, сказал Аппий Клавдий, подталкивая в бок своего друга, лучшего законоведа нашего времени, Муция Сцеволу.