Рассказ директора о химически чистом железе не произвел на Васю никакого впечатления. Железо есть железо, и важно, не какое оно, а кому оно нужно...
- Ты что, оглох? Зачем тебе это кольцо?
- Оно мне нужно? Я его трогал?
- Тебе помешали, а то бы тронул. Зачем? Я понимаю - золотое, продать можно. А тут за версту видно - рядом с золотом и не лежало. Серебряное? Сколько б там того серебра было? На три копейки? А оно и не серебряное железное. Так на кой оно тебе сдалось?
- А я шо говорю - оно мне нужное? Хай оно горит!..
- Правильно! Тебе - не нужное, а все-таки ты за ним полез. Для кого? Кому оно нужное?
Семен сидел сгорбившись, зажав кисти рук между коленями, и молчал.
- Кто тебя за ним послал?
Семен молчал.
- Слушай, Бабиченко! Все равно тебе придется быть честным человеком. Не получается из тебя вор! Ну суди сам: обокрал машину - тебя тут же заштопали...
Семен взглянул на него исподлобья.
- Откуда вы знаете?
- Должность у меня такая, чтобы все знать про вашего брата... Теперь сюда забрался, здесь прихватили.
Ну, а дальше что - в тюрьму? Думаешь, у воров сладкая жизнь? Паршивая жизнь! Ну, сколько-то раз повезет, потом обязательно поймают и посадят. Вор больше сидит, чем на свободе бывает. Хочешь иметь такую жизнь?
- А я шо, вор?
- Вот я и хочу, чтоб ты не стал вором. Нет же никакого расчету! Но учти - это зависит от тебя. Или ты нам сейчас все выкладываешь, и поскольку государство ущерба не потерпело, а ты чистосердечно раскаялся, мы тебя, может, и отпустим. Ты ведь сейчас даже не арестованный, а просто задержанный. Все будет шито-крыто, никто тебя, кроме товарища директора и меня, не видел, и хотя будешь ты на замечании, но официально ничем не замаранный. А будешь запираться, пойдешь в КПЗ, днем получим санкцию прокурора на арест. И тогда уже крышка. Рассказать ты все равно расскажешь. Только тогда уже все будут знать, что ты арестован при попытке обокрасть государственное учреждение. А знаешь, как народ рассуждает: украл не украл, а украсть пытался, значит вор...
И на тебе пятно уже на всю жизнь. Ты вроде в ремесленное хотел? Когда документы подавать, через месяц? А ты в это время будешь под следствием, у подследствелного документов не примут. И пойдет вся твоя жизнь кувырком... Вот думай давай и решай, чего тебе больше хочется - домой или в тюрьму.
Аверьяиа Гавриловича пронзала жалость к этому несчастному парню. Какой он нк тупой, но ведь человек, зачем же коверкать, уродовать ему всю жизнь?
Он даже хотел вступиться, хотя бы несколько слов сказать в его защиту, но Кологойда категорическим жестом предотвратил его попытку.
Семен обмяк и обвис, словно из него вынули все кости, и только чудом держался на табурете. Он был раздавлен, уничтожен и меньше всего мог сейчас думать. И о чем думать? Жалеть о прошлом и настоящем, оплакивать будущее? Уже не было ни настоящего, ни будущего. Смятение, отчаяние и горькая жалость к самому себе сдавили ему горло, сжимали все туже, ему уже нечем было дышать, он открыл рот, но зажатое тисками горло не позволяло вздохнуть, и он, как полузадушенный, прерывисто, со стоном втягивал воздух в легкие, а по носу стекали жгучие капли слез и пота и шлепались на пыльный пол.
Кологойда протянул ему чашку с остатком воды.
- На, герой, выпей.
Семен поднес чашку ко рту, сделал мучительный глоток, хотел еще, но больше не мог, держал чашку у рта, и слезы по носу стекали теперь в чашку.
- Ну, совсем расквасился, - сказал Кологойда. - Что мы тебе, враги? Мы тебе, дурню, добра хотим. Подговорили тебя?
- А-ага.
- Просто так, за "спасибо" ты не полезешь. Значит, за деньги?
- 3-за день-ги.
- И сколько тебе обещали?
- Сто, - сказал Семен, постепенно приходя в себя. - Сто рублей обещали.
- За эту хреновину сто рублей? Брешешь!
- А чего мне брехать? Сто. Целой бумажкой.
- Сто новыми! - сказал Кологойда. - На старые - тыща рублей... Значит, здорово кому-то припекло колечко. А кому? Кто тебя послал?
- Бабка.
- Ага! - Кологойда, торжествуя, посмотрел на Аверьяна Гавриловича. Выходит, была все-таки бабка!..
Какая бабка? - повернулся он снова к Семену.
- Лукьяниха... Ну, из нашего села которая, я ей глечики на базар привозил...
- Трухлявая старушенция такая, вроде побирушки?
Богомолка?
- Ага.
- Позвольте, позвольте! - взволновался вдруг Аверьян Гаврилович. - Но ведь эта самая старуха... То есть тогда она еще не была старухой...
5