Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

This is the years midnight, and it is the dayes,
Lucies, who scarce seaven houres herself unmakes,
The sun is spent, and now his flasks
Send forth light squibs, no constant rayes;
The whorlds whole sap is sunke:
The generall balme th'hydrotique earth hath drunk,
Whither, as to beds-feet, life is shrunke,
Dead and enterr'd; yet all these seeme to laugh,
Compar'd with mee, who am their Epitath.

[Полночь года, и дни/ Люси, едва ли на семь часов прорезающей тьму,/ Солнце ушло, и лишь его отблески/ отражены небесными светилами,[541]

но нет солнечных лучей;/ Жизненный сок мира сошел на нет,/ животворящий бальзам выпит отсасывающей жидкость землей,/ и будто на одре смертном жизнь – она усохла,/ – она мертва и предана земле; но все это кажется достойным смеха/ в сравнении со мной, ибо я – их эпитафия.]

Обратим внимание на упоминаемый здесь «животворящий бальзам». После Парацельса это сочетание стало синонимом «жизненного эликсира», и само понятие ассоциировалось более с алхимическими, нежели с медицинскими практиками. Алхимические аллюзии крайне важны для понимания этого стихотворения, как мы увидим ниже. Пока же укажем на одну немаловажную астрологическую деталь – абсолютно внятную современникам Донна, – ибо знание азов астрологии входило тогда в самое «неспециальное» образование. Зимнее солнцестояние происходит в знаке Козерога. Знак этот является домом Сатурна. В общераспространенной символике той эпохи Сатурн олицетворял разрушительную работу времени,[542] а в алхимии связывался со стадией nigredo – «распускания материи» до первовещества, о чем мы уже упоминали выше.

Среди алхимических операций, обязательных для этой стадии, присутствует и операция кальцинации – прокаливания до шлакообразного вещества, призванная получить чистую, беспримесную материю, соотносимую со стихией «земли», в которой отсутствует малейшая примесь стихии «воды» (ил 57).

Таким образом, мы видим, что «мертвая» земля в разбираемом стихотворении – не столько порожденный фантазией поэта образ, сколько вполне конкретная алхимическая аллюзия.

В следующей строфе алхимическая образность получает дальнейшее развитие:

Study me then, you, who shall lovers bee
At the next world, that is, at the next Spring:
For I am every dead thing,
In whom love wrought new alchemie.
For his art did expresse.
A quinessence even from nothingnesse,
From dull privations, and I am re-begot
Of absence, darknesse, death; things which are not.

[Что ж – посмотрите внимательно на меня, вы, кто будете любовниками/ в следующем мире, то есть – следующей весной:/ ибо я – всецело мертв/ и во мне любовь творит новый алхимический процесс,/ который выражает искусство Смерти./ Я – квинтэссенция ничто,/ <извлеченная> из лишенности чего бы то ни было, возрожденный, <я состою>/ из отсутствия, тьмы, смерти; из того, что не имеет бытия.]