— У меня есть и более грустный повод желать поездки в Париж. Даже долг. Там умерла моя мать…
— Да. Я знавал вашу матушку, бывал в ее салоне.
Герцогиня была незаурядной женщиной, только ее исключительная энергия так и не нашла себе применения.
И конец ее был печален — она умерла в нужде.
— Вы хотите сказать — в долгах? — вспыхнула Екатерина. — Я заплатила ее долги.
— После смерти герцогини. Это было полезно уже только вам, но не ей.
— Вы говорите дерзости, граф, — сухо сказала Екатерина, — но я объясняю их незнанием. В то время я находилась в полной зависимости от императрицы Елизаветы, а она не была щедра по отношению ко мне.
— Сожалею, ваше величество, что коснулся столь щекотливого дела. Чтобы снова не совершить оплошности, разрешите мне откланяться?
— Подождите, граф, я хочу задать вам еще один вопрос… Вы покидаете Россию. Какие впечатления вы увозите с собой?
— Довольно пестрые, ваше величество.
— А именно?
— Я предпочел бы не говорить о них. И что вам до мнения частного лица? При вашем дворе столько иностранных послов. Их мнение важнее.
— Официальное мнение не всегда диктуется впечатлениями, его чаще определяет политика. Частное лицо может быть беспристрастнее. Вы — светский человек и, как очевидец, можете повлиять на общественное мнение.
— Я не собираюсь влиять на общественное мнение.
— Но вы бываете в салонах и при дворе, не так ли? — Граф поклонился. — Не станете же вы молчать, если вас спросят об увиденном? Так вот представьте, что вы сейчас в каком-либо парижском салоне и рассказываете о своем путешествии в далекую Россию…
— Парижские салоны, ваше величество, не охраняются снаружи и внутри вооруженными до зубов гвардейцами.
— Вы их боитесь?
— Я ничего не боюсь, ваше величество. Просто сказанное мною снова может вызвать ваше неудовольствие — без надобности для меня и без пользы для вас.
— О, тогда тем более мне следует услышать, что вам не понравилось в России. Императрица должна знать, что не нравится иностранцу в ее державе.
— России я не знаю и имел в виду не державу, а лишь события минувшего месяца в Петербурге.
— Говорите, граф, говорите! Мне очень важно знать это. И не бойтесь огорчить меня — я готова выслушать самую горькую правду, — сказала Екатерина и улыбнулась милостиво и поощрительно.
— Когда повелители говорят, что они готовы выслушать самую горькую правду, это означает, что они с удовольствием выслушают любую неправду, лишь бы она была приятной.
— Вот вы снова сказали дерзость. Как видно, вы невысокого мнения о монархах. Но я пускаю это мимо ушей и докажу вам, что русская императрица — исключение из составленного вами правила.
— Буду рад убедиться в том, ваше величество. Прежде всего, я должен сделать вам комплимент — заговор был так хорошо организован, что переворот совершился быстро и без всяких жертв.
— Принять ваш комплимент, граф, означает признать, что я организовала заговор, чтобы свергнуть императора и захватить власть. Но я вовсе не искала власти и не создавала заговора! Это было народное восстание против тирана. Приемля престол российский, я лишь покорилась воле народа, избравшего меня.
— Тем хуже, ваше величество. Из этого следует, что пока действовал народ и было безвластие, все обходилось без крови, но как только вы вступили на трон, произошло это ужасное событие…
Лицо Екатерины сделалось в красных пятнах, воспаленные от табака ноздри гневно раздулись.
— Вы не только дерзки, граф, вы просто… Но я сдержу свое слово и выслушаю вас, — превозмогая гнев, сказала она и попыталась улыбнуться.
— Я могу замолчать, ваше величество.
— Нет, говорите! Какую связь вы видите между моим восшествием на престол и смертью бывшего императора?
Он умер по воле божьей. Судьбы господни неисповедимы…
— Пути господни неисповедимы, ваше величество, но вполне исповедимы пути человеческие… Я понимаю, Петр Третий был обречен. Россия огромная страна, но даже для нее три здравствующих императора — слишком много.
— Какие три императора?!
— Вы — в Петербурге, Петр Третий — в Ропше и гдето в заключении Иоанн Антонович.
— Я ничего не знаю об Иоанне — жив ли он и где он…
— Злосчастный Иоанн опасен только для того, кто занял его престол, и этот человек не может не знать, где находится Иоанн.
Екатерина закусила губу.
— Я не успела… Все произошло так внезапно для меня… А Петр, он умер от болезни, которой страдал всю жизнь. Об этом медики вынесли свое заключение.
— Я уже говорил, ваше величество, что у вас дурные медики. Над их заключением Европа будет потешаться.
— Но почему? Петр умер от геморроидической колики — что тут смешного? Или вы не верите тому, что у него был геморрой?
— Возможно, у Петра Третьего был геморрой, но не в этом месте, ваше величество, — сказал Сен-Жермен, касаясь рукой горла. — Геморрой — очень неприятная болезнь, но отнюдь не смертельная. Он вызывает иногда сильные боли, или геморроидические колики, как написали ваши медики, но никак не может вызвать удушья.
А ваш муж был задушен, чего не могли скрыть ни шарф на шее, ни пудра на лице. Это видел и понял не только я.
Теперь у Екатерины пылали не только щеки, но и уши и даже шея.