Колесо Перепёлкина

Вася сжал губы и рывком сел (в животе вновь подозрительно булькнуло). Поставил Колесо на колени. Видимо, пришло время решительного разговора.

«Слушай! Да, я подружился с девочкой Микой. Ну и что? Разве нашей дружбе это мешает? Они же совсем разные, эти две дружбы!»

«А я ничего и не говорю…»

«Ты не говоришь… но ты ведешь себя, как ревнивая барышня.»

«Выбирай выражения», — отозвалось Колесо тоном, очень похожим на мамин. Задергалось и уковыляло с Васиных колен за подушку. Вася дотянулся до него.

«Я выбираю. Чего ты… так… Вот если бы у тебя был еще один друг, разве я стал бы обижаться?»

«А не стал бы?»

«Ты спятило, что ли?! Конечно нет! Никогда в жизни… Если бы это было другое колесо…»

«А если… не совсем колесо?»

«А кто?» — Вася изо всех сил постарался спрятать опасливую нотку.

«Помнишь, я говорил про репродуктор?»

«Помню, конечно! Только… он же потерялся»,

«Он нашелся. Я нынче с ним опять установил связь. Когда ехал по рельсу. Рельс-то длиннющий, железный, и, наверно, сработал, как антенна. Я услышал, как репродуктор зовет меня…»

«А почему я не слышал?»

«Потому что мысли у тебя были о другом. К тому же, сигнал Гуревича был тихий, издалека».

«Чей сигнал?»

«Репродуктора. Имя у него такое — „Гуревич“. Он сам его себе присвоил…»

«Почему?»

«Ну почему, почему… Кому охота жить без имени? Сперва он хотел назвать себя Левитаном, был такой очень известный диктор во время давней войны…»

«Я знаю. А почему не назвал?»

«Постеснялся. Говорит, слишком знаменито. А на городском радио был диктор Гуревич. Ну и вот…»

«А где теперь этот Гуревич? Не диктор, а репродуктор…»

«Там же, где и был. На чердаке. Он спрятан в очень дальнем углу, его не заметили, когда выкидывали другие вещи… Ты можешь слазить и достать?»

«Конечно! Только… давай завтра, ладно? А то послушай, какой у меня опять концерт в кишках.»

Колесо послушало.

«М-да, — сказало оно папиным тоном. — Ладно, давай завтра».

Марш Дунаевского

На следующее утро Гуревича освободили из чердачного плена. Без приключений. Вася опасался, что в старом доме могут оказаться курильщики, наркоманы или пьяницы, но в гулких замусоренных комнатах было пусто. Лишь пустые бутылки и всякие запахи напоминали, что временами здесь бывают люди. В коридоре второго этажа Вася увидел лесенку, ведущую к люку. Крышки у люка не было — черная дыра. С Колесом в левой руке Вася забрался в чердачный полумрак, где пахло сухой землей и гнилым деревом. Стало страшновато. Но тут Колесо вышло на связь с Гуревичем:

«Привет старик! Мы идем!»

Ответы репродуктора были почти не различимы, Вася разбирал лишь отдельные слова:

«Хорошо… рад… слева…»

Видимо, с Гуревичем у Васи не было такого созвучия, как с Колесом.

Колесо руководило поисками. Оно ловило сигналы Гуревича, как локатор. Вася не удержался, заметил:

«С ним ты на расстоянии говоришь, а со мной только при касании».

«Ну… он же радио, у него опыт».

Отыскали репродуктор в затянутом паутиной беспросветном углу. Он висел на вколоченном в балку гвозде. Отплевывая сухих пауков и чихая, Вася на ощупь снял легонького Гуревича с гвоздя и вынес к лучам, бьющим через щелястую крышу. Щелчками отряхнул с него пыль.

«Благодарю», — скрипуче отозвался Гуревич.

Это был старинный динамик из толстой черной бумаги, в форме очень плоского конуса. Макушку конуса прикрывал железный колпачок со шпеньком. По краям бумагу опоясывало ржавое кольцо. Поперек его была приклепана металлическая линейка с круглой коробочкой посередине. На коробочке — три винта. От двух винтов тянулся мохнатый от пыли крученый шнур со штепсельной вилкой. А сзади у репродуктора была дуга, похожая на половинку узкого обруча, с дыркой для гвоздя.

Такое радио Вася не раз видел в фильмах про войну и ленинградскую блокаду.

Колесо радовалось встрече, аж подпрыгивало у Васиной ноги:

«Теперь опять будем вместе, поболтаем всласть!»

Гуревич продолжал скрипуче благодарить:

«Хорошо-то как, что вы появились! Я боялся, что дом вот-вот сожгут и тогда уж полное выключение…»

Вася понес Гуревича домой, продолжая чистить его и обдувать от пыли. А дома повесил у себя над постелью — вместо маленького трехпрограммного динамика (мама включала его по утрам, чтобы бодрая музыка помогала Васе собираться в школу).

«Вас включить?» — спросил Вася.

«Сделайте одолжение… кха… Давно не вещал с помощью проводов, не знаю, получится ли…»

Получилось. Раздался голос городской дикторши, сообщавшей сводку погоды:

— …текущей недели сохранится устойчивая сухая погода с дневной температурой воздуха двадцать четыре — двадцать шесть градусов. Ветер юго-восточный, давление в пределах нормы…

Звук был дребезжащий (наверно, потому, что в середине репродуктора, у колпачка — дырка), зато сводка хорошая.

— А теперь выдерните шнур, пожалуйста, — попросил Гуревич голосом солидного диктора-мужчины. — Мне хотелось бы попробовать себя, так сказать, в сольном амплуа.

Вася послушно дернул штепсель из розетки. Гуревич откашлялся. И вдруг заговорил голосом Левитана, которого Вася слышал в передачах про давние времена: