Колесо превращений

Он проснулся от тишины. Это было непривычно, но очень приятно. Утро давным-давно хозяйничало за пределами их земляного убежища. Кудесника рядом не оказалось. Милав поискал его глазами — кроме трухи, которую они использовали вчера вместо подстилки, в нише ничего и никого не было. Кроме того, убежище ошеломило его букетом запахов, большинство из которых явно не принадлежали к благовониям. Милав сморщился и торопливо выбрался наружу. Ярила он нашел недалеко от импровизированной пещеры, сидящим перед массивным камнем голубоватого цвета и что-то рисующим на песке тонким пальцем.

Как часто бывает после скоротечной бури, вокруг царило солнышко, ветер едва шевелил листву деревьев, и даже птицы пели вполголоса, наслаждаясь редким спокойствием и умиротворением. Кузнец стащил сапоги, раскисшие от влаги, и опять сморщился от неприятного запаха, бьющего в нос. Да в чем дело наконец?!

— А-а-а, проснулся, ночной путешественник, — произнес кудесник, не оборачиваясь. Фраза прозвучала весьма двусмысленно.

Милав поскреб пятерней взлохмаченные вихры, выцарапывая из них грязь, солому и еще что-то смутно знакомое. Слова Ярила требовали объяснения.

— А что это за запах — словно сдох кто неподалеку?

— Это у тебя надо спросить, — ответил кудесник, и Милав понял, что без Ухони здесь не обойтись.

— Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит? — Милав пытался быть вежливым.

— Конечно, напарник, — отозвался ухоноид, — тебе по порядку или самое интересное?

— Давай по порядку, — буркнул Милав, — ты же все равно не отстанешь!

И Ухоня приступил к повествованию. По его словам выходило, что Милав всю ночь напролет только тем и занимался, что менял личины. Когда он принял облик Красного Волка, это никак не задело его спутников, но потом метаморфозы стали происходить, как в калейдоскопе. Первым спасительную пещерку покинул кудесник — сонный Милав, превратившись в мерина-тяжеловоза, попытался сложить на бедного старика все свои четыре ноги! Две, может быть, Ярил и стерпел бы, но четыре! В общем, он выполз на улицу в тот момент, когда Милав в обличий Мечка Стервятника стал кататься по подстилке в поисках наиболее удобного места. Потом был матерый вепрь, не отличавшийся любовью к омовениям, потом потный изюбр, а потом… короче говоря, Ухоне надоело наблюдать нескончаемую беготню из тела в тело, и он последовал примеру кудесника.

Милав почувствовал себя виноватым перед спутниками — сам, значит, валялся всю ночь в свое удовольствие, а на их долю выпала малоприятная обязанность следить за его трансформациями…

— Не кори себя, Милав, — сказал кудесник, заканчивая чертить таинственные письмена, — нет в том вины твоей. Умойся, да пойдем не торопясь. Близок двор Годомысла.

Умывшись в огромной луже и кое-как расчесав пальцами спутанные волосы, Милав предстал перед кудесником.

— Покушать бы чего… — пробормотал он, — у меня желудок уже размером с орешек кедровый!

Ярил на эти слова только улыбнулся:

— Длиннее пояс — короче жизнь!

— Надеюсь, обратной силы ваши слова не имеют, — пробурчал Милав, — а то получится, что с поясом длиною в ноль жизнь не будет иметь конца?

— Кто знает, Милав-кузнец, кто знает… — загадочно ответил кудесник и легкой походкой двинулся по подсохшему оврагу.

Чем ближе они подходили к осажденному двору Годомысла, тем труднее становилось прятаться от многочисленных сторожевых разъездов и тайных засад. В конце концов, пришлось остановиться в какой-то болотине и обсудить положение. Воинственный Ухоня предложил наскоком прорваться к Туру Орогу и все ему рассказать. Кудесник охладил его пыл:

— Аваддон рядом — кто может поручиться, что он не контролирует кого-либо из окружения воеводы или даже его самого? — Кузнец и ухоноид промолчали. — Нужно попасть в лагерь тихо, не вызывая подозрений, и понаблюдать за тысяцким издалека.

— Но как? — поинтересовался непоседливый Ухоня.

— Да есть тут одна задумка… — задумчиво проговорил Ярил.

… По широкой наезженной дороге двигалась живописная процессия: высокий худой старик в облачении непонятного цвета и в низко надвинутой на глаза широкополой шляпе вел на тонком ремешке огромного бурого медведя. Медведь возвышался на целую голову над самым высоким воином из числа тех, которые вызвались проводить старика с его питомцем в лагерь росомонов. Медведь особого беспокойства не выказывал, лишь крутил огромной головой с безразличным видом. Его вальяжная походка более всего поражала невольных зрителей.