Коля-Коля-Николай

Неужели дядя Коля, бросив дом, пошел гулять, и с ним что-то произошло? Это было смешно. Но спросить я не осмеливался. То была запретная тема. Отец, я думаю, если бы знал, рассказал мне о нем. Однако, даже он не вмешивался, щадил Веру Кондратьевну. Разговоры, о ее Коле могли быть матери неприятны.

О себе мать рассказывала мало. Я мог судить о ее характере по тем событиям, которые разворачивались у меня перед глазами. Находиться дома с нею мне было тяжело. Я, как в одной детской игре, чувствовал себя слабым перышком от обычной ученической ручки. Им можно было двигать по плоскости стола при помощи мощного магнита. Мной манипулировала мать, ведь я был ее «любименьким сыночком». Из-за этого Валера меня часто дразнил:

— Сыночек! Маменькин сыночек! — кричал он, прыгая вокруг меня.

Правда, я им стал случайно — из-за отца. Первый сын — старший, достался ему. Отец на притязания матери сказал:

— Не тронь парня, мой! — Как мать не пыталась доминировать в семье, он был намного старше ее, она уступила ему. На меня отец махнул рукой, отдал с потрохами.

— Получай Вера Кондратьевна! — сказал он матери, когда я появился из роддома. — Этот твой. — Если бы не отец, быть моему старшему брату Колей, а не Валерой. О, как это было бы славно. Судьба, против нее не попрешь.

Я завидовал старшему брату. Мне даже имя его нравилось. Ва-ле-ра — это звучало здорово. А у меня? Так себе — обычное. Брат был вне влияния матери, а значит независим.

Быть сыночком отца было престижно. Однако влияние, которое он оказывал на Валеру, также было нездоровым, особенно в последние годы его жизни. Отец невольно, как тот молох подмял парня под себя и погубил его. Мой брат даже не сопротивлялся.

Моя мать Вера Кондратьевна работала в тепличном хозяйстве, в колхозе. Я часто бывал у нее на работе. Вне дома мать была другой. Странно, но на работе у нее я себя чувствовал намного комфортнее. Рядом находились ее подруги: тетя Маруся и тетя Сима. Еще в бригаде был дядя Миша, сантехник. Он появлялся, когда были проблемы с теплом: термометр не показывал нужную температуру или же когда обнаруживалась в трубах течь. У сантехника постоянно блестели глаза. Он подмигивал женщинам и говорил:

— Бабоньки, может выпьем по рюмочке?

Мать, взглянув на подруг, спрашивала:

— Ну, что, соглашаемся, — а потом, удержавшись, кричала на дядю Мишу:

— Иди черт отсюда, не соблазняй, — и замахивалась на него шлангом, из которого она поливала огурцы. Сантехник смеялся и выбрасывал слова, как воду с пузырями воздуха:

— Да пошутил я, бабоньки, пошутил.

Мать говорила мне, что дядю Мишу испортила война. Он там пристрастился пить горькую.

Я любил ходить к матери на работу. Стоило мне появиться, как подруги Веры Кондратьевны сразу же лезли ко мне, давали конфеты, пытались заговаривать. Я, конечно, был не очень общительным, но мой чубчик, круглое лицо, серые острые глаза и лопухи-уши вызывали у них умиление. Мне было достаточно кивать головой и время от времени улыбаться.

Мать в компании тети Маруси и тети Симы выглядела девчонкой, она была невысокого роста, круглолицая с вздернутым к верху носом, волосы заплетены в косичку. Я, когда глядел на ее подруг снизу вверх, думал: «Вот кто может защитить мою мать. С ними ей не страшны не какие удары судьбы». Я словно предвидел плохое. Не знаю, с чем это было связано, но, взрослея, я все больше и больше склонялся к мысли, что мать какой бы не была сильной, очень ранима. В трудное для матери время эти самые подруги, не смогли ей помочь.

Мой отец был рабочим. Он обслуживал компрессорную установку. Заводу был нужен сжатый воздух. Свою работу отец считал не тяжелой. Он не мог заниматься тяжелым трудом, так как часто болел. Проблемы, связанные со здоровьем, он списывал на войну. На фронте отец отпахал от звонка до звонка. Как он не бодрился, стараясь не замечать своего недомогания, его настроение было написано на лице. Язва желудка — заболевание нешуточное.

Мать — колхозница, отец — рабочий. Наша семья была типичной рабоче-крестьянской.

Однажды, когда у нас в доме появилось чудо техники — первый телевизор и я, впервые увидел на его маленьком экране заставку киностудии «Мосфильм» — не выдержал, закричал:

— Мам, пап! — идите вас показывают, — и был прав. Мне воочию представлялся отец и мать, стоящими на пьедестале. Мать держала в вытянутой руке серп, а отец молот.

У отца на работе я не был. Завод меня не интересовал. Одно время я его даже боялся. Шум работающей компрессорной передвижной установки на улице города выводил меня из равновесия. Я ее обходил за километр.

Мой брат Валера, тот рвался на завод. Мне припоминается, что отец его как-то водил, иначе, отчего бы, он хвалился мне:

— Я вот, когда вырасту, пойду работать к отцу.

Нет, я не хотел идти работать к Владимиру Фомичу, как его величали на заводе. Мне больше нравилось на работе у матери. Тем более, что она, эта самая работа, находилась недалеко от дома — всего нужно было проехать несколько остановок на автобусе или же пройти дворами. На дорогу уходило минут десять-пятнадцать.