Колибри

В конце концов мне пришлось попроситься в туалет. Самым стремным в этом было то, что сначала надо было сказать об этом переводчику, а тот передал дальше легавым. Мне словно сто раз нужно было повторить, что хочется выйти, писать, ссать, мочиться, а вдруг они подумали бы, что мне – фу! – хочется какать. Да неважно, о любого рода давлении внизу живота сообщать окружающим не положено. Мама посмотрела на меня нехорошим взглядом.

Одна из полицейских отвела меня в туалет. Она ободряюще улыбалась и вообще казалась очень милой со своей толстой светлой косой, но улыбнуться в ответ я не решилась, хотя мне стало очень приятно. А потом я долго писала. Моча громко журчала в унитазе, а мне постепенно становилось стыдно, потому что эта женщина ждала меня за дверью и все слышала. Я так волновалась, что забыла помыть руки, а женщина начала махать руками и что-то вещать. Потом я поняла, что она показывает на раковины и краны, на мыло и бумажные полотенца, и тогда я окончательно смутилась и покраснела. Вдруг она подумала, что у нас не принято умываться? Что обгаженными пальцами мы намазываем на физиономию ароматическую жижу.

Полицейские начали куда-то звонить. Переводчик сказал, что нам нужно подождать, ох-ох, будто мы не ждали уже десять часов, а потом нас переведут в лагерь и дадут комнату и каждому свою кровать. И нас на самом деле туда отвезли на темно-зеленом автобусике. Так здорово было сидеть и глазеть из окна. К тому моменту успел наступить вечер, пошел дождь, уличные огни клево отражались в капельках на стекле.

Я изображала, будто еду на такси в дорогущий отель.

Только рядом плакала мама, а отец сердился на нее из-за этого.

11

Вирве Сарлин оказалась небольшого роста, с сильно бледной кожей и длинными обесцвеченными волосами. От нее пахло сладковатыми ароматическими палочками. Она пришла в красных вельветовых брюках с широкими штанинами и в темно-зеленой тунике, на шее болтались цепочки и деревянные бусы, а на запястье – браслет с бубенчиками. Если она не накручивала прядку на палец, то грызла ногти или бесконечно теребила какое-нибудь из своих украшений. Под ненакрашенными глазами Вирве залегли темные круги, нос казался красноватым. Девушка выглядела уставшей.

– Здравствуй, Вирве, меня зовут Анна Фекете, я старший констебль убойного отдела.

Вирве явно нервничала.

– Если я правильно понимаю, ты лучшая подруга Рийкки?

Ноздри и подбородок Вирве задрожали, из ее горла послышался хрип – Вирве пыталась не расплакаться.

– Она была моей лучшей подругой с первого класса, – сказала Вирве по-детски нежным голоском.

Анна протянула ей носовой платок. Она ощущала себя терапевтом – вроде того, к которому ее саму в старших классах неоднократно отправляли по направлению школьного куратора и комиссии по воспитанию учащихся. Там тоже всегда наготове имелся пакетик с бумажными салфетками, правда, Анна ни разу им не воспользовалась, потому что она не раскисала, да и ничего особенного не рассказывала терапевту. После третьего сеанса она заявила куратору, что больше не пойдет туда, что пробежки имеют для нее куда более терапевтический эффект. Куратор сказала, что обеспокоена ее судьбой. В ответ Анна только рассмеялась ей в лицо.

– Поплачь, – сказала Анна. – Тебе должно быть тяжело.