Колючая роза

Ну, заковылял я за ним кое-как. Разровняли мы лужок, кустарник повырубили, и к вечеру у меня всю боль как рукой сняло! Попросил я председателя кооператива и мне тоже участок отвести, потому суставов у меня еще разных много, в случае, если опять схватит — так чтоб вылечить.

— Живи ты в свое удовольствие, — говорит мне председатель. — На кой тебе лужок?

— Ты мне его сначала отведи, а потом я объясню тебе, какое бывает в жизни удовольствие!

Ну, он меня, ясное дело, уважил, потому как кооператив наш я, можно сказать, создавал. Отвел мне лужок, но только знаешь где? У черта на рогах, в чаще непролазной. Был там когда-то лужок, потом забросили его и весь он зарос густым кустарником. Нипочем не скажешь, что тут нога человеческая ступала. Сам-то я, по правде сказать, больше по виноградарской части, но и тут — ничего, не оплошал. Первым делом выкорчевал все кусты. С мелочью еще туда-сюда, посечешь и откинешь в сторонку, но был там один кизиловый куст, такие корни в землю запустил, что ни тпрру, ни ну! Я его колом поддел — стоит! Подкопал кругом, а он, паршивец, цепкий такой — стоит, упирается. Все корни ему перерубил, один только и остался, а все равно держится! Целую неделю воевал я с ним, рубил, копал, пыхтел и наконец одолел — лужку моему на радость. Разровнял землю граблями, загородку поставил, на место куста кизилового черешню посадил, грушу и сливу — не помешает небось. Клеверу засеял, полил и оставил — пускай растет.

В Константинов день отправились мы со свояком косить и что увидели? Поднялся мой клевер, в клевере — маки полыхают, черешни мои алеют, и такое вокруг благоухание, что сколько было в лесу крылатой твари — вся слетелась меду испить.

Свояк говорит:

— Давай косить!

— Кидай косу! — говорю. — Этот лужок косить грех! Пущай жучки да пчелки мед пьют да деда Игната добром поминают.

Вечером говорю я нашему председателю:

— Коли хочешь уразуметь, что такое значит удовольствие в жизни, пошли завтра на мой лужок.

— Пошли! — говорит.

Ну, пришли мы.

— Вот оно, председатель, в чем удовольствие-то.

— Ясно, — говорит. — Но кабы стояла тут, остужалась в воде бутыль с винцом, кабы умяли мы на этой травке барашка жареного — да так, чтоб косточки обглоданные к небу летели, тогда б и до тебя дошло, какое оно есть удовольствие. Хорошо, — говорит, — что я с собой сала прихватил.

Достал кусок сала, съел и пошел — ни на черешни мои не глянул, ни благоухания не почувствовал. Обглоданные косточки ему, вишь, в небо кидать охота…

С того дня донимает меня это дело — насчет того, что оно такое есть в жизни удовольствие. Однажды даже решился сына своего спросить:

— Вот ты, товарищ инженер, все советуешь мне жить в свое удовольствие. А как это понимать — удовольствие?

— Что значит — как? Спать вволю. В кино сходить. В картишки перекинуться, если есть с кем. И чтоб никто к тебе не цеплялся — это и называется жить в свое удовольствие.

— Чушь, — говорю, — это собачья, а не удовольствие! Кино твое, на которое ты каждый божий день глаза пялишь, это знаешь что? Все равно, что журавлю с тарелки кашу есть. По мне то кино хорошо, которое я сам для себя разыграю… А насчет того, чтобы никто к тебе не цеплялся, — так это смерть.

— Когда человек выходит на пенсию, — говорит мне сын, — его уже ничего не должно касаться. Он должен отдыхать. Это естественно.

— Нет, неестественно живому человеку жить так, чтобы его ничего не касалось. Разве лиса, к примеру, выходит на пенсию? Нет! Не было такого и не будет. Слыхал ты когда, чтобы орел по старости вышел на пенсию, а молодые чтобы ему в клюв мышей совали? Орел летает, пока не испустит дух, и тогда уж на землю падает.

И рассказал я ему про один случай. Было это в местности Белая Вода, в полдень овцы мои легли отдохнуть, а я сижу под сосной, что-то строгаю. Вдруг слышу шум. Поднимаю глаза — орел! Летит откуда-то со стороны Персенка, спускается все ниже, ниже, прошумел у меня над головой и — хлоп! — за сосной грохнулся. Подбежал я поглядеть, как да что, а он лежит на поляне, крылья свои огромнущие раскинул, ни раны нет, ни царапинки, а он мертвый! Помер, значит, на лету! Вот она, сынок, в чем главная-то суть: на лету помереть… А ты меня запер тут, точно в клетке! Последние-то слова мне хотелось ему сказать, да стерпел, не сказал.

Глядел на меня Кирчо, глядел, словно впервой увидел:

— Отведу, — говорит, — тебя к доктору! Нервы у тебя не того.

— Спихивай, — говорю, — спихивай меня на докторов, чтоб спокойней свое кино смотреть!

Я думал, он смекнет, про что речь, да куда там! Для него слова все равно, что цифры: два — это два, нуль — это нуль. Я, как говорится, в родную сторону путь держу, а он — в какой-нибудь там Багдад. Где уж тут встретиться?