Колхоз – дело добровольное

Настала очередь проверить физические способности организма. С дыхалкой уже определился во время пробежки – никуда не годится, хотя для обычного школьника, наверное, так и должно быть. Утешает мысль, что марафон бежать мне пока не требуется, то есть с тренировками на выносливость пока можно погодить – в фоновом режиме, само собой.

Сила и грузоподъемность – выше нормы для своего возраста, но в реальном бою толку от них чуть.

Скорость и реакция – откровенно низкая. Гребля – не тот вид спорта, который развивает эти качества, скорее наоборот.

Даже костяшки на кулаках не набиты – нормально не ударить, так чтобы себе чего-нибудь не сломать или отбить. В принципе, открытой ладонью можно влепить так, что мало не покажется, а пальцами вообще можно тыкать, куда душе угодно, если знаешь точно, куда надо.

Растяжка – в норме, и это радует больше всего. В десятом классе мой реципиент подался в модную тогда атлетическую гимнастику. Слава богу, что попал раньше этого момента – после штанги и тяжелого упорного кача все могло быть много хуже.

Два часа тренировок и можно выжимать футболку – вот только забыл сообразить, что с душем и горячей водой здесь серьезная проблема. По идее можно искупаться в реке, хоть и начало сентябрь, но окунуться по-быстрому ещё можно, вода умеренно холодная. Вот только ни полотенца, ни плавок в наличии нет – воспользуюсь умывальником в лагере.

Не люблю козлов. И нет разницы горные они или равнинные.

Около умывальника застал неприятную картину. Трое таджиков издеваются над зашуганным жиртрестом. Судя по возрасту, и тому факту, что лицо его мне не знакомо – похоже студент.

Один из кулябцев, в узорной тюбетейке, непременном вышитом халате, в данный конкретный момент рассматривал помазок для бритья, очевидно экспроприированный только что у незадачливого толстяка.

— Зачем бабе бриться? — и демонстративно вытер намыленный помазок о чужое же полотенце. После чего демонстративно швырнул под ноги.

Два его товарища громко заржали, комментируя происходящее на своем языке.

Демонстративно неловко протискиваюсь к соседнему крану, хотя свободного места рядом достаточно. Сую руки в воду, и тут же поворачиваюсь, словно что-то вспомнив. И естественно совершенно случайно наступаю на ногу таджику, прямо на его начищенный до блеска сапог. Национальный вид одежды подразумевает именно эту парадную и повседневную обувь— они и летом умудряются в кожаных сапогах ходить, скорее всего, потому что больше нечего одеть.

С удовольствием проворачиваюсь всей тяжестью тела на пятке, не сходя с ноги кулябца, и в завершение, словно потеряв равновесие, вытираю мокрые руки об его халат.

— Бинго! — ставлю, сто к одному, что не стерпит. Набивной теплый халат – это предмет гордости и статуса, сравнимый по важности, разве что, с тонированной «десяткой» низкой посадки в Дагестане спустя четверть века.

— Извини, шаринам, — улыбаюсь самой обворожительной из своих улыбок.

Моих познаний в таджикском на большее не хватает, и не уверен, что шаринам – сладкий мой будет сочтено за оскорбление, но больше ничего не помню, не «дустом» же его звать – безобидное «друг» сейчас не подойдет.

Все рассчитано правильно, «юрчик» хватает меня за футболку на груди и пытается что-то выдать гневно-истеричное, но такой возможности ему не предоставляется. Отжимаю локтем его граблю загребущую вниз – опытный боец сразу бы отпустил захват, освобождая руку, горец же не сообразил вовремя, и вынужденно наклоняется следом за своей зажатой конечностью, чтобы… встретится с моим коленом.

Точно в солнечное сплетение, причем сдерживаюсь, удар даже не в полсилы – чтобы не калечить. Но и этого достаточно – юрчик оседает, открыв рот, судорожно открывает рот, пытаясь вдохнуть воздуха.

Оставшиеся дружки бросаются на помощь поверженному товарищу. Но бойцы из них аховые, даже зацепить меня не в состоянии. Один получает прямой жесткий в кость ноги – нехороший удар, запрещенный в большинстве спортивных единоборств, но я же не в полную силу – синяк на неделю максимум. Товарищи в стеганых халатах, как в бронежилетах – лоу-кик в бедро сомнителен, а с моими возможностями, можно самому себе конечность уломать с равной вероятностью.

— Ты как? — жиртрест ни жив ни мертв. — Не боись, если ещё раз наедут, ты мне сразу маякни. Девятая комната, Саша Морозов.

— Валерик, — осторожно протягивает руку. — Спасибо большое, они меня уже третий день допекают.

— Да ладно, козлов надо учить, — и обращаясь к поверженным инвалидам, добавляю. — Толстого не трогать, иначе будете иметь дело со мной. Уяснили, юрчики?

Быстро умываюсь, и в сопровождении круглого, как шар, Валерика возвращаемся в лагерь.

— Почему ты их юрками все время называл? — интересуется попутчик.

— Кулябские они, значит юрчики. Памирские – вовчики, но их здесь вроде нет, судя по орнаменту на тюбетейках и халатах, хотя может, просто не различаю. И они друг друга терпеть не могут, и дай волю начнут резать своих соседей, так что только держись.

Что-то не туда меня понесло, до резни «вовчиков» и «юрчиков» ещё лет семь, не меньше.