Колхоз: Назад в СССР

Поезд, как оказалось, шел с севера через Москву на юг. Вагон был забит мокрыми, взъерошенными людьми, которые суетились, выскакивали на перон, потом возвращались обратно. Причем, каждый непременно считал своим долгом прижаться ко мне, когда нам надо было разойтись в узком проходе. Какая-то баба в платье, расписаном подсолнухами, доказывала мужу, вряд ли это был левый товарищ, что здесь она ехать не хочет, ибо ей сильно воняет кошками. По мне, так кошки ни при чем. Здесь просто воняло. Везде. Чьими-то носками.

Я добрался до указанного в билете места и тут выяснилось, что оно занято крепкой тётей, которая уже расстелила на полке постель и сидела с таким видом, будто она собирается биться насмерть за свое лежбище. За каким ей постель в десять часов утра, не имею понятия. Женщина зыркнула глазами в мою сторону, а потом рявкнула, что полка ее и она не уйдет. Я немного охренел от такого напора. Достал свой билет и продемонстрировал этой неадекватной написанный там номер. Тут же к разговору подключились все находящиеся рядом люди, а некоторые даже прибежали с другого конца вагона. Тетя надрывалась, тыча мне в лицо свой билет, пока мужик, стоявший рядом, не показал ей пальцем номер вагона. Вагон, конечно же, оказался не тот.

— Хамло! — Бросила истеричная баба, неизвестно кому из нас, демонстративно свернула в узел белье и гордо удалилась.

Я рухнул на полку, мысленно передав привет мамаше. Поездка начинала напоминать какой-то сложный, трудно проходимый квест.

А это было самое начало. Как только поезд тронулся, сразу пошел к проводнице, чтоб узнать, когда предположительно попаду в Зеленухи.

— Зеленухи? — Она снова окинула меня подозрительным взглядом, будто я спросил, а скоро ли Лондон. — К вечеру, часам к пяти дотелепаемся. Я предупрежу. Чай будем брать?

Вид у нее, впрочем, как и у всего вагона, включая его пассажиров, был такой, что даже если очень бы хотелось пить, я бы, наверное, предпочел умереть от жажды. Просто возникало ощущение, если хотя бы на секунду отвернусь, она обязательно плюнет в стакан.

Услышав мой отказ, женщина хмыкнула многозначительно, а когда выходил из ее кибитки, единственного помещения с дверью, бросила в спину.

— Знаю я вас. Сегодня чай не берет, а завтра родину продаст.

Но самое веселое началось, когда поезд набрал скорость и люди, подсевшие к тем, которые, судя по запаху, стоящему в вагоне, ехали в нем всю жизнь, а некоторые даже, походу, успели состариться, благополучно утолклись со своими вещами.

Напротив меня, на такой же нижней полке, устроилась мать с пацаном лет семи, который ни с того, ни с сего, начал читать стихи. Просто сидел себе, сидел, потом резко вскочил и заголосил что-то про жёлтые нивы.

Громко. С чувством, толком, расстановкой. Через десять минут его репертуар закончился и он пошел на второй круг. Потом на третий.

Тетка умилялась, успевая сообщать всем, кто мог ее слышать, а слышали ее реально все, что Гоша лучше всего в классе учит стихотворения. И вообще Гоша — будущий артист. Мужик с верхней полки свесил ноги, отчего они мотылялись перед моим лицом, и принялся хлопать в ладоши, подбадривая пацана. Тот вообще вдохновился, выпятил грудь, и пошел на очередной повтор репертуара.

Минут через тридцать я понял, если Гоша прямо сейчас не заткнется, я выкину его на ближайшей станции, где он может и петь, и танцевать, и вообще строить свою артистическую карьеру любым способом. С другого конца вагона, не иначе, как на звуки представления, пришла девочка, ровесница Гоши, и со значением сообщила всем, что она хочет кушать. Десять из десяти окружающих меня людей, включая соседние места, кинулись доставать на стол курицу, яйца, бутерброды с колбасой, яблоки. Я подумал про свою кулебяку, лежащую в чемодане, но решил, что не готов присоединиться к этому празднику жизни. Пусть лучше она сгниет в одиночестве, но составить компанию данным гражданам — это было выше моих сил. В обычной жизни, я бы не провел в подобной тусовке и получаса. Я бы просто не оказался в ней ни при каких обстоятельствах.

Короче, жизнь дала трещину, не успев начаться заново. Потому что, ко всему прочему, я тоже захотел. Но не есть, а наоборот.

— Почему закрыт туалет? — Повторила проводница мой вопрос. Будто не я ее спросил, а она меня. Судя по взгляду, эта особа уже окончательно причислила меня к врагам народа. Занесла в свой личный расстрельный список. — Санитарная зона. Вот и закрыт. Ясно же.

Что это, вообще, такое? Какая, на хрен, зона? При чем тут санитары?

Я смотрел на тётку в ожидание пояснения. Она в ответ смотрела так, что становилось понятно, пояснений не будет.

— Так. И? — Я не выдержал первый.

— Что «и»? — Проводница невозмутимо принялась перебирать стопку газеток, сложенных на столе.

— Когда закончится эта санитарная зона?

— Аа-а-а-а. Ну, как за за нее выедем, так и закончится.

— Чу́дно. Когда мы за нее выедем?

— Так когда закончится, тогда и выедем.