Коллеги, или Приключения двух врачей и джентльменов на Антильских островах

Доктор почему-то смутился и прервал воспоминания. От ручья доносилось пение Абсолона. Пел он на своем языке, и мелодия тоже была дикой и странной.

— Так что у вас с ним вышло? — спросил Слоан.

— Не спрашивайте, Ханс, — молодой священник покаянным жестом приложил ладонь к груди. — Я во всем виноват, и мне так совестно. Доктор Слоан оставил мне замечательного негра, — продолжал он, обращаясь к Бладу. — Смирный, добрый, работящий, наш Абсолон. Быстро выучил «Отче наш», охотно вместе со мной молился. Я был за ним как за каменной стеной, даю вам слово, жил здесь так же уютно, как у себя в Челси. Взял бы его в Англию, только не знаю, что скажут сестры и матушка, да и прихожане — ведь получу же я когда-нибудь приход, наверное. Не всякий белый слуга с ним сравнится. Если бы я не впал в грех гордыни…

— Ваш рассказ становится интересным, — с улыбкой заметил Блад.

— Ничего интересного, поверьте. Когда Абсолону нечем было заняться, он повадился смотреть, как я работаю. Наблюдая за ним краем глаза, я заметил, что он крайне внимателен и, судя по всему, усиленно размышляет. (Преподобный прервал рассказ и показал, как размышлял Абсолон: закусил обе губы сразу, потом наморщил лоб; слушатели невольно рассмеялись.) Я захотел поразить его еще сильнее. Нарисовал его портрет, подозвал посмотреть, потом дал зеркальце…

— И что дальше?

— А дальше я два дня ждал, когда он соизволит выйти из леса! Звал его, ходил искать, чего только не передумал. Хищных зверей тут нет, но есть ядовитые гады и насекомые. В конце концов, он мог сломать или вывихнуть ногу на круче, мог запутаться волосами в ветвях, как его ветхозаветный соименник… На второе утро пришел, живой, как видите. Был весь серый, дрожал так, что я подумал о лихорадке, и чуть что, кланялся до земли. Чтобы привести его в рассудок, я истратил почти весь запас рома и наконец сумел убедить его в своих добрых намерениях. Свой портрет он забрал и, кажется, где-то припрятал.

— Чего он испугался? — спросил Питер Блад.

— Насколько мне удалось понять, по его верованиям тот, кто владеет изображением человека, получает колдовскую власть и над самим изображенным, — объяснил преподобный Мур; он все еще сердился и фыркал от смеха. — Благодарю покорно, сказал я ему! Не хватало мне только обвинений в колдовстве!

— Мы, по сути, ничего не знаем о том, во что они верят, — заметил доктор. — У них есть понятия, которые заменяют им религию и нравственность, но понятия эти престранные.

— Нас учили, что негры — потомки Хама, — сказал преподобный Мур. — Вероятно, так оно и есть: цвет их кожи может быть знаком проклятия Божьего.

Слоан ехидно прищурился.

— Гаррет, рассказывал ли я вам о любопытном случае, который обнаружил на Ямайке? У негритянки от негра родилась девочка со всеми характерными признаками этого племени, за исключением одного. Ее волосы и кожа были светлее, чем у самого белокурого английского ребенка, и она осталась такой, даже когда выросла. Здесь, на Невисе, мне рассказали еще о двух таких случаях. По моему слабому разумению, Божье проклятие не должно давать сбоев! И потом, как быть с мулатами и квартеронами — достается ли им по половине и четверти Хамова проклятья? Неужели оно делится на части, подобно пирогу или пудингу?

— Вы рассуждаете, как вольнодумец! — объявил преподобный. — Мы не можем знать, почему Господу было угодно оставить некоторых негров белыми.

— Я рассуждаю как натуралист, — спокойно ответил доктор. — Гораздо правдоподобнее гипотеза, что кожа темнее у выходцев из тех стран, где жарче солнце, — заметьте, что среди голландцев больше белобрысых, чем среди испанцев и евреев. Негры тоже не все одинаково черны, ангольцы отличаются от короманти. А негритянские младенцы светлее взрослых, хотя, казалось бы, проклятие должно настигать их с самого рождения. Разумеется, я не отрицаю существования потомков Хама, но они давно растворились среди прочих Адамовых внуков, и их отличительным признаком является отнюдь не цвет кожи!

— Хорошо сказано, — заметил капитан. Гаррет Мур обиженно оглядел собеседников, объединившихся против него.

— Но вы ведь не будете утверждать, что негры ни в чем не уступают белым?

— Не совсем точный вопрос, Гаррет. Я лечил негров и не обнаружил у них никаких существенных отличий от белых, кроме собственно цвета кожи. Однако что касается нравов — конечно, это злое, испорченное племя.

— «Злое, испорченное племя» — прекрасная дефиниция для людей вообще, вы не согласны? — спросил его Блад. — Вы знаете, как плантаторы наказывают рабов?

Слоан посмотрел на него так, словно услышал банальность.

— Капитан Блад, и вы, Гаррет, вероятно, я знаю о том, как наказывают рабов, больше, чем вы оба вместе взятые. — И продолжил, не заметив скептической улыбки Блада: — Кое-что из увиденного я хотел бы помнить не столь подробно. Но то, что делают мароны, восставшие рабы, с белыми, а бывает, что и друг с другом, — прошу прощения, это нельзя обсуждать после еды. Белому человеку, христианину такие зверства даже не придут в голову.