Коллекция бывших мужей

И замолчала, глядя на Илью в ожидании его реакции. Но он не торопился с ответом, рассматривая меня и о чем-то напряженно размышляя.

Я ждала его решения, непроизвольно стараясь даже дышать потише, а сердце колотилось, словно я пробежала стометровку на время.

Я все понимаю!

Вообще-то я толкаю его на должностное преступление. Он полковник полиции и обязан соблюдать закон. И то, что я сделала, как бы благородно, по-робингудовски не выглядело, на самом деле банальное хищение денежных средств и сокрытие их от государства.

То есть преступное деяние, которое Башкирцев как представитель закона обязан предотвратить и задержать преступника, то есть меня.

Так и молчали. Он думал, а я, еле дыша, смотрела на него и слушала, как тарабанит сердце у меня в груди. А потом он глубоко вздохнул, решив что-то.

— Ну, что скажешь? — подвел он итог моим признаниям. — Королева. Красть — так миллионы, обыгрывать и обводить вокруг пальца — так преступников международного уровня, любить — так до смерти, — и посмотрел мне в глаза. — Я не буду говорить тебе, что надо вернуть деньги, и помогу с фондом всем, чем смогу.

— Ильюша! — подскочила я, задохнувшись от радости и благодарности, четко отдавая себе отчет, на что он идет и чем жертвует, принимая это решение. И кинулась вперед, с ходу усевшись к нему на колени и обняв за шею обеими руками.

А он, чуть отстранившись, посмотрел на меня самым строгим своим взглядом и заявил суровым тоном:

— Вот теперь, Кира Андреевна, на самом деле одной благодарности совершенно недостаточно: давай-ка в постель!

Повода для отказа я не нашла и… В общем, в местное управление подписывать какие-то там документы и закрывать дело Илья Георгиевич отправился после обеда. Очень-очень после обеда, ближе к понятию «перед ужином».

Башкирцев уехал в Москву, а я осталась заниматься продажей бизнеса, устройством квартиры для сдачи и попутным, чуть ли не каждодневным уговариванием бабушки не бояться оставаться одной в городе, аргументируя это вынужденными обстоятельствами.

По большому счету, Ангелине Григорьевне было пофиг на все наши обстоятельства, и она вообще ничего не боялась, тем более что у нее теперь имелось две помощницы по хозяйству, постоянно проживавших с ней в усадьбе: все та же преданная Зина и ее старшая сестра, недавно присоединившаяся к ним.

Но выступить, это же святое, когда еще придется донимать родню, вот бабушка и отрывалась.

Мне пришлось пережить гнев деда, когда мы с Ильей, приехав к нему, рассказали в подробностях про трупы у меня в квартире и все последующие страсти-мордасти. Матвей Петрович негодовал, а я клятвенно пообещала ему больше никогда ничего не скрывать, переглянулась с Ильей и выложила про фонд и стыренные деньги.

Дед посмеялся и похвалил, пообещав всяческую помощь с фондом. А мне не помешает, мы и на самом деле, без дураков и обмана, будем благотворительной организацией, и я лично стану проверять каждого кандидата на помощь, вернее, его родственников, и ради этих целей не постесняюсь нагрузить мужа родного, хоть и бывшего, и его контору, как основную, так и побочную загадочную, да и сама кое-что могу в этом аспекте предпринять.

Кстати, насчет бывшего. Башкирцев старался приезжать ко мне каждые возможные выходные, да и я теперь частенько каталась в Москву, вплотную занимаясь делами фонда. Так что виделись мы почти регулярно, и каждый раз Илья требовал, чтобы мы немедленно пошли в загс и вернули меня в замужество с ним, но теперь уже мне было совершенно некогда, как и ему.

За это время я многое переосмыслила и поняла.

Мы настолько заняты собственными персонами, нашими переживаниями, надуманными и реальными проблемами, нашими претензиями миру и окружающим, что крайне редко, а скорее что и никогда вовсе, не даем себе труда мысленно встать на место другого человека и посмотреть на обстоятельства его глазами, с точки зрения его жизни.

Меня раздражало и обижало постоянное отсутствие мужа в нашей жизни, то, что за три года нам ни разу не удалось отметить совместно наши с ним дни рождения, например, и всего один Новый год. Что в отпуск мы так ни разу и не съездили вместе, потому что в самый последний момент его срывали на службу.

Я дула губы и обижалась и чувствовала себя задвинутой куда-то в область газовой плиты, за метлу и швабру. И только теперь, столкнувшись с по-настоящему тяжелыми болезнями и недугами маленьких детишек, с горем их родителей и близких, я вдруг подумала — а что, собственно, я предъявляла Илье и какой мерой можно измерить его выбор, на каких весах? На тех, где на одной чаше лежит моя обиженность, а на другой — трагедия семьи, в которой убили человека: любимого мужа, сына, брата, отца. И как это взвешивать? Что Башкирцев не сидит с нами за столом, не выпивает-закусывает, не подпевает под гитару и не гуляет по парку и так далее, а вместо этого ищет ту сволочь, которая отняла у родных их любимого человека.