Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы

Алёна вспомнила свое «босоногое детство». Разумеется, и она прошла через безумное увлечение собиранием фантиков, тем паче что конфеты, хорошие конфеты, были в ту пору в чудовищном дефиците (как и все остальное – духи, мыло, одежда, книги, колбаса), но не знала, что это по-научному называется ксерофилия. Впрочем, наверняка французы знать не знают такого слова, как фантики. Так что один – один.

– Значит, вы считаете, что ничего особенного в этом билете нет? – спросила писательница Дмитриева.

– Считаю, что нет, – кивнул гид. – Надпись довольно невразумительна, мне кажется, это случайное совпадение букв с именем Серебряной Фей.

– Но дева, дева! – воскликнула Алёна.

И осеклась. Балда она, конечно. Это для русского восприятия deva – дева, а во-французском языке и слова-то такого нет.

Конечно, может быть, надпись на латинице сделал кто-то из русских, но… зачем? Почему? Неужто Алёна вляпалась в очередные разборки с очередной русской мафией?

А может, ей и в самом деле мерещится то, чего нет? Так очень часто бывало, между прочим…

– Если вы решили, что кто-то покушается на китайскую коллекцию замка, – продолжал гид, – то спешу вас предупредить: ценность статуэток совершенно условная, они сделаны из фарфора довольно низкого качества, поскольку являются копиями с подлинников, которые по-прежнему хранятся в Пекине, в музее. Наши же фигурки, я имею в виду собственно коллекцию, созданы, за исключением одной, в начале двадцатого века придворным мастером Цыси. Строго говоря, ценность их именно в том и состоит, что мы знаем: статуэтки – подарок императрицы графу Эдуару Талле. Если же этого не знать… В любом случае ни на каком аукционе всерьез к таким безделушкам не отнесутся. Ну а документа об их происхождении мы, конечно, никому не выдаем. Так что, повторяю, нет поводов для беспокойства. – Мужчина успокаивающе кивнул Алёне, словно не сомневаясь: больше вопросов у нее нет. – Кстати, вы как решили: попросите вернуть деньги в кассе или пойдете выпьете вина? Очень рекомендую последнее. Великолепное бургундское.

– Извините, я не пью красного вина, – отрезала Алёна, прекрасно понимая, что падает ниже низшего предела в глазах этого гида (а может, даже и графа), да и вообще в глазах любого француза. Ведь они-то все готовы пить красное с утра до вечера, а Алёна не может, совершенно не может его пить. Бывает же такое: кто-то на дух водку не переносит, а писательница Дмитриева – красное вино.

– Честно говоря, я тоже его недолюбливаю, – усмехнулся тот, очень возможно, граф, но наверняка гид. – Однако меня в родной стране подвергнут остракизму, если я в этом признаюсь. Поэтому в компаниях я говорю, что вовсе не пью – по состоянию здоровья, а вечером, дома, открываю бутылку белого шабли. Белого или розового. Кстати, здесь неподалеку, километрах в двадцати, есть городок, который называется Троншуа, и там некий мсье Гийом Моро продает в базарные дни вино из своих погребов – красное, розовое и белое. Так вот розовое – одно из лучших ординарных шабли, которые я пробовал.

– Я не настолько люблю вино, чтобы ехать за ним в другой город, – заметила Алёна сдержанно. – К тому же у меня нет машины, я здесь в гостях у друзей.

– А где вы гостите, в Тоннере? – спросил гид с вежливым интересом.

– Нет, они в Нуайере живут, – соврала Алёна, черт знает почему.

Нет, а правда, почему? Почему не сказала правду: в Муляне? Почему назвала Нуайер, который всего в шести километрах от Муляна, а не согласилась на Тоннер, который все же в семнадцати? Почему не сослалась на какой-нибудь Оксер или Монбар – те еще дальше?

Впрочем, что за глупости? Какое имеет значение, где живут или отдыхают ее друзья и она вместе с ними?

– А вообще вы откуда приехали? – спросил гид.

– Из Парижа, – не стала скрывать Алёна.

В самом деле, в Мулян писательница приехала именно из Парижа. А ежели гид хотел узнать, из какого она русского города, то ему надо задавать новый вопрос… Задаст или нет? И если да, что она ответит?

Он ничего не спросил, и Алёна нахмурилась.

– Ну что ж, – сказала холодно, – если вы считаете, что записка ничего не значит, тогда я ее выброшу, как только увижу ближайшую мусорную корзинку. А на будущее советую вам побольше этих самых корзинок расставить по шато. Тогда не придется всякую ерунду из музыкального ящика вытаскивать.

– Мой карман вполне может такой корзинкой послужить, – предложил гид, протягивая руку. Но Алёна уже сунула билет в карман, обронив:

– Да ладно, где-нибудь потом выброшу. Большое спасибо за экскурсию. Всего наилучшего.

И быстро пошла прочь.

– И вам всего доброго, мадам, – пробормотал гид несколько озадаченно. С чего вдруг мадам стремглав ринулась от него подальше? Чем он ее обидел?

На самом деле – ничем. Просто у нее внезапно расстегнулись брюки.