Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы

– Тихо, Леший, – сказала Алёна, просачиваясь в коридор мимо тощей фигуры и мимоходом чмокая в щеку. – Иди к себе в мастерскую и пока не высовывайся. Я тебе потом все объясню, только скажи, где мастерская Григорьева-Канавина.

Леший посмотрел за ее спину, где громоздились серые комбинезоны в бронежилетах, сделал большие глаза, машинально посторонился, пропуская в коридор группу захвата, и прошептал мгновенно охрипшим голосом:

– Шестая дверь налево.

Алёна посмотрела на одну руку (на пальце кольцо, на запястье браслет – нет, это правая), потом на другую (с часами… ага, на левой она часы и носит, горячо!), кивнула и пошла по тускло освещенному коридору, глядя на ту сторону дверей, которая соответствовала руке с часами.

Раз дверь, два… четыре… шесть. Есть! Вот и табличка: «График Альберт Григорьев-Канавин».

«Ну, граф Альберт, извини», – проговорила она мысленно и, обернувшись к Муравьеву, кивнула.

– Посторонитесь, – одними губами проговорил Муравьев и махнул своим: – Ребята, делаем на счет три. Один, два… три!

Дверь исчезла, будто ее и не было, десяток спецназовцев вмиг втянулись в образовавшийся проем. Следом вскочили Муравьев и Алёна.

И замерли. Беспорядок кругом царил ужасающий. Картины, рисунки, книги валялись на полу вперемешку с растоптанными букетами сухих цветов, которые почему-то так любят держать в своих мастерских художники. Диван вверх ногами, подушки вспороты, одеяло разорвано. Посуда перебита, на пол высыпаны залежалые, местами заплесневелые крупы и окаменелый сахар. Посреди этого кошмара стоял Петр Фоссе с поднятыми руками.

При виде Алёны он сначала вытаращил глаза, а потом зажмурился.

Алёна огляделась. Все разгромлено, все… Не тронуты только куклы, сидящие рядком на высокой полке. Красивые куклы в национальных костюмах, в театральных костюмах… их тут не меньше десятка. А вот и она. Черно-рыжая дама в необъятных юбках.

– Смотрите, тут еще кто-то есть! – услышала она голос и повернула голову.

За диваном вниз лицом лежал человек с ежиком седых волос на бритой голове. Кажется, он был без сознания.

– Крепко его приложили, – сказал Муравьев, разглядывая кровоподтек на затылке. – За что? – повернулся он к Фоссе. – Чего не поделили?

Тот приоткрыл глаза, посмотрел на седого, помотал головой…

– В несознанку уходишь, – грустно констатировал Муравьев. – Ну и зря. Посмотрите, ребята, карманы этого бедолаги.

Посмотрели. В карманах «бедолаги» оказался паспорт французского гражданина по имени Georges Sedov.

– Ишь ты, сам седой и фамилия Седов, – удивился Муравьев.

«Lui-même chenu, et le nom son Sedov»[86], – подумала Алёна о том же, но только почему-то по-французски. И промолчала, само собой.

Бывают говорящие фамилии. Их очень любил знаменитый драматург Александр Николаевич Островский. Лютов – значит, по натуре он такой, лютый. Кудряш – веселый, кудрявый. Кабаниха – ну, с ней все ясно. Счастливцев и Несчастливцев – с ними тоже все точки над i расставлены. Ну и совершенно так обстояли дела и с Седовым. Шеню – он и в Африке шеню.

Да, все же хорошо, что Муравьев не знает французского языка… И тут же она испугалась своей мысли. Значит, хорошо?! Значит, она уже решила не выдавать этого человека, хотя ничего не знает о нем? Значит, настолько доверяет своей интуиции? Ну, интуиция писательницу Дмитриеву редко подводила, однако, к примеру, в случае с Владом и Ларисой подвела просто клинически. Вместо того чтобы еще в самолете ощутить исходящую от них опасность, она стала думать, каков Влад в постели. Бред, конечно…

«Пить надо меньше, надо меньше пить, – сурово сказала она себе. – Я была вся затуманена «Бейлисом». Это не считается ошибкой интуиции!»

Кто-то из спецназовцев, очевидно, обладавший медицинскими познаниями, возился с лежащим без чувств седым. Похоже, познания были недурными, потому что тот открыл глаза. Посмотрел на Алёну мутным взором и пробормотал по-французски:

– Я только хотел предупредить вас. Вы не должны меня бояться. Этого милиционера я подкупил… Я хотел предупредить, что Фоссе может быть опасен, что он пытается наладить контакт со своим братом, а тот сначала стреляет, потом думает…

– Что он говорит? – насторожился Муравьев. – Он говорит про этого типа? – Лев Иваныч кивнул на Фоссе, который находился в состоянии полной прострации. – Фоссе, я слышал!

– Я ничего не поняла, – пожала плечами Алёна. – По-моему, это бред. А слово «фосэ» означает по-французски яма, канава, ловушка. Он говорит про какую-то ловушку… Ничего не поняла!

У нее были совершенно невинные глаза, и Муравьев, конечно, купился… не он первый, не он последний!

Если Фоссе выдаст Седова, если станет выставлять как своего сообщника, – это их личные дела. Но Алёна Дмитриева к аресту этого человека не будет иметь отношения, она это решила сейчас и окончательно.

Может быть, ей жаль расставаться с курткой. Может быть! А скорей всего, ей жаль этого человека, которому по ее вине сейчас придется испытать такой удар. Ему предстоит обнаружить, что в Россию он ехал напрасно, потому что…