Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е

И он тоже, я видел, не смог сдержать свои слезы: он тоже — я увидел — вот, плачет. «Не плачь, — шепнул я ему. — Мы друзья. Мы теперь с тобою друзья…» Он мне кивнул. «Ты мне друг, да? ты друг?» — шептал я ему, гладя его руки, и он мне кивал: «Да, я друг. Я давно тебя все время любил. Я всегда был тебе другом…» Ну вот, думал я, наконец-то мы соединились в любви! Мы сидим взявшись за руки, но сейчас мы встанем и, взявшись за руки, вместе пойдем. Погасим этот жгучий огонь. Бросим на пол мой молоток. Закинем на помойку патрон. И так и будем ходить с ним, взявшись за руки, взад и вперед: вечно взад и вперед, вечно вместе.

Я встал и потянулся, чтобы отодвинуть свечу, но он мягко меня удержал: «Не надо…» — «Как же не надо?» — глупо спросил я его. «Так, не надо, — сказал он, смутившись. — Ты, если хочешь, иди… А я тут… Останусь… Я тут посижу…» Я понял сразу, что он затевает. Тоже самое, что перед этим, ради него, затевал я. Но ведь теперь мы с ним были друзья! И я теперь знал, что это не нужно. Но как мог я его сейчас убедить? Как смог бы я передать ему свое это знание? Все, что можно было сказать, уже было сказано, и вот, все равно он оставался с этим пресловутым своим «посижу». «Что ж ты думаешь, — сказал я ему дрожащим голосом. — Что я так и уйду? Что я тебя здесь оставлю? Что я это все так и оставлю?..» — «А что же тебе остается делать?» — сказал он. Да, действительно, все-таки мы ничего не могли здесь сделать. То, что было с нами, было выше нас, хотели мы этого или не хотели. Когда я хотел этого, то не хотел он. И наоборот, когда я не хотел, хотел этого он. Я постоял немного, подумал и наконец, смутившись чего-то, сел опять на свой стул. Он молчал. Я на него не смотрел, и он на меня тоже. Лишь иногда он, тоже смущенно, покашливал. Свеча все горела. Иногда мне казалось, что внутри патрона уже что-то потрескивает. Но это, скорее всего, был все-таки обман чувств. Все-таки в комнате была тишина. Время шло. Вот он, думал я, этот последний момент. «Encore un moment, — твердил я себе. — Encore un moment…» Чего уж тут ждать? Какое может тут быть, в этот последний момент, спасение извне? Спасение тут, в нас самих, в самом этом моменте меднения в той жизни, которою мы живем в этот момент. «Encore un moment…» — шептал я себе и шевелил потихоньку губами. И тут дверь отворилась и вошел мой сын.

Первый. Да, тут вошел его сын. Я знал его плохо: так, видел когда-то мельком. Но я представлял примерно, что это такое. Ведь у меня тоже есть сын! Мальчику было примерно четыре года, и он, говорят, был очень послушный. Он зачем-то посылал его на двор… Погулять?