Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е

Лег я в кровать, а навозника моего и нету. Тогда я за ниточку потянул, и он опять очутился в кровати. Тут воспитательница с горшками пришла. На горшок всех зовет. Очень я хотел к горшку, но пойти побоялся. Увидит она жука моего и убьет на месте или в горшок бросит, злодейка, куда накакали. Поэтому я лежать остался. Засунулся под простыню с головой и смотрю, как жук по мне ползает. Щекотит меня ноготками и в нос ползет, но толстый слишком, в ноздрю никак пролезть не может.

А за простыней вдруг шум послышался. Взглянул я, смотрю — Лёнька на горшке заснул совсем. А Юрке не терпится, прыгает Юрка на месте и с горшка его спихивает, а не то опять описать грозится. А Лёньке, может быть, нужно так долго сидеть, чтобы во сне в кровать не обкакаться. Потом ушел все-таки Лёнька. Юрка его место занял. Не по большому занял, по маленькому — только брызги летят в разные стороны. А за ним и Лариска пошла. Не хочет Лариска по-девчоночьи садиться, тоже мальчишкой хочет быть. Расставила ноги, задрала рубаху и стоя сверху начала, да все по ноге течет. Тут воспитательница за горшками своими вернулась. Взяла горшки и, гремя ими, из комнаты вышла. Одни мы теперь остались. Вот здорово!

Юрка с постели вскочил, стал всех подушкой по голове лупить. В мертвый час мы всегда всех подушками лупим, но в этот раз я не дерусь, потому что жук у меня, навозник. Убьют еще.

Тогда и Юрка на место лег. Пальцем в носу ковыряет. До тех пор ковырял, пока кровь не пошла. Другие дети мух на окне раздавливают, а еще вытащат из подушки перо и в заднее место им втыкают. Некоторые зубы во рту расшатывают или чешут болячки, а остальные палец соленый в рот засунули и спят давно.

А по крыше дождик ходит, и гром гремит. Две девчонки в одеяло с головой и плачут там, как кошки. Только Лариска одна хихикает. Дрыгает ногами и царапины показывает. Совсем ей не страшно, что гром гремит. И мне не страшно, хоть я под самым окном лежу. Комары по стеклу танцуют, мухи ходят вниз головой, а одна совсем с ума сошла — стала о стекло колотиться.

Вот и мне спать захотелось. Зажал я навозника в кулак, зажмурился и спать начал. Вдруг дверь скрипнула, опять воспитательница с горшками пришла, стала трясти меня и к горшку звать. Рядом с ней Лариска стоит. Задрала рубашку и все царапины мне показывает, а сама не хихикает, а плачет тихонько. А воспитательница ждет все, когда я начну, трясет за плечо и пальцем в горшок показывает. А я хочу очень, а начать не могу, даже страшно от этого, а она все трясет, ногтищами в плечо вцепилась. Не могу я писать, когда на меня смотрят, не льется из меня вода, и все тут.

А вот когда ушла, тут я и начал. Писал до тех пор, пока совсем не проснулся. Смотрю — страх какой! Я в кровати, рядом никакой воспитательницы нет, и тогда уже до конца стал дописывать. Все равно уже мало осталось.

Навозника своего я в голове нашел. Боялся, что раздавил, а он ничего себе, шевелится, только вошки желтые куда-то девались.

Я ему пальцем погрозил. Ведь это я из-за него описался. Так я никогда не писаюсь. Все писаются, а я нет. А вот с навозником я описался. В наказанье я его под подушку в наволочку запрятал, а наволочку на пуговицы стеклянные застегнул.

За окном уже дождь прошел, и солнце светит, а с окна паучище страшный на паутине свесился. Вот и хорошо, что я так проснулся, а не то бы кровь всю высосал. Хватит в описанности лежать. Вылез я из кровати, по комнате пошел. Вокруг тишина. Юрка спит, голову свесив. В ухо ему муравей заполз, а изо рта язык вылез и слюни на пол тянутся. Лариска лежит перевернутая, ноги на подушке, голова в ногах. Лежит и царапины во сне расчесывает.

Я в другую комнату пошел, там тоже все спят, только мухи по ним ползают, а они во сне отмахиваются и говорят что-то непонятное.

В коридор вышел — никого. На улице тоже тихо. Только с крыши капли в бочку пожарную булькают. Мимо стрекоза пролетела синяя. Я за ней помчался, прямо по дорожке, где речка за кустами течет. Посижу немного на берегу, пока простыня не высохнет, а потом обратно вернусь. Речка у нас маленькая, совсем ручеек, но глубокая. Здесь кончается территория старшей группы, а за речкой младшая начинается. Сел я на берег, прислушиваюсь. За территорией на мосту люди ходят. Вдруг ветка качнулась, рычанье послышалось. Пес косматый из-за кустов вылез, ко мне бежит. Набросился и скулит, хвостом виляет, думает, что я собака какая-то. Всегда он здесь ходит, этот пес бездомный, и никто уж его не боится. Облизал мне лицо все языком шершавым и назад в кусты бежит, только хвост трясется ободранный. На мосту опять скуление раздалось. Военный какой-то сапогом его пнул.