Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е

— А председатель-то чесался: «Ладно, говорит, кончай работу, мужики, заморожу церкву пока». А те и рады — сидят, покуривают, ждут, чья возьмет — учитель председателя или тот его. И рады были, что учитель взял. Ясное дело.

— Ну, слава богу, — вздохнула старуха.

— А учитель-то сразу стих, как Кириллов сдался. «Одень, говорит, председатель, шапку, а то мозги простудишь!» Дал урок. «А коровник, говорит, сруби. Лесу у нас мало, что ли?»

— Слава богу, пусть стоит. Ведь красавица ж она, хоть звону не дает! Издалече видна!

Дед поднялся, сунул ноги в валенки, оторвал кусок газеты и открыл дверь в сени. Пахнуло холодом.

— Накинь ватник-то, — крикнула старуха, — да долго-то там не засиживайся.

Она сняла самовар, поставила на табуретку. Возле печи развесила портянки, отвернула заслонку. В печи пахло кислыми щами. На завтра не варить, только подогреть. Стирка — сегодня, завтра глаженье. Полы вымыть, баню истопить — завтра суббота. То да се, дел много. А он по деревне шляется, по чужим дворам подсобляет, где мужиков нет. Нет мужиков и неоткуда взять. Старики одни.

Старик вошел, скинул ватник.

— Вот я подумал сейчас, сидел там и выводил выводы.

— Что, и Евсей не помогал?

— Слухай! — Старик сбросил валенки и снова завалился. — Вот я рассказывал про председателя и учителя.

— Ну?

— Так если их спарить — вот был бы хозяин! У Кирилки-то силы много, или как это — энергии энтой самой, а у учителя — голова на плечах! Тот силен, да не туда машет, а этот-то умный и подсказал бы, куда и что. Тут бы они без ошибок до всего доходили вдвоем.

— А все равно пожиже Евсея-то будут. Вот председатель-то был!

— Не бойсь, Евсей и так без дела не сидит и другим не даст.

— Это уж точно. Вас — два сапога пара, только ты-то уж больно старый.

— Я валяный, мать, а он кожаный — из путиловских токарей.

Старуха веником смела сор к печи, поправила ухваты.

— Ну, ты куда завалишься — в кровать али на печь полезешь?

— Полежу тут.

— Ну, тогда я на печь пошла.

Кто-то постучал в окно.

— Это еще кого нелегкая?.. — Дед вышел в сени, звякнул щеколдой.

— Не спите? Не заглохли еще? — послышался бодрый голос.

— А, Евсей, валяй заходи.

Старуха приподнялась на печи.

— Дверь-то закрывайте, ироды! Избу выстудите!

— Привет, Степановна!

Это был высокий сухой старик. Он снял шапку и стряхнул с нее снег.

— Что, уже забросила копыта на печь? — сказал он старухе.

— А ты все тень отбрасываешь, угомониться не можешь? Ну, что приволокся?

Старик в тулупе с заиндевелым воротом уселся на лавку под образа, достал кисет и стал набивать трубку. Лицо серьезное, торжественно-спокойное.

Старуха снова легла. «Небось снова что надумал… все время только и надумывает, покоя от их нет. Господи, Пресвятая Богородица, спаси и помилуй нас». Старуха глядела в потолок. Ждала. Внизу чиркнула спичка.

— Ай, лампадку-то забыла зажечь. Зажгите лампадку-то, совсем забыла.

— Не отучить тебя, Марья, — сказал гость, закуривая. — Сколько масла-то перевела за жизнь!

— Мое масло, пусть горит — все в доме светлей.

— Ладно, зажгем. Поднесем и твоим святым огоньку. — Гость чиркнул еще спичку, дал прикурить деду Трофиму и, встав, от той же спички зажег лампадку перед Казанской Божьей Матерью. — Тьфу ты, черт, чуть палец из-за тебя не обжег, — сказал он Богородице. — Так вот, Трофим, сейчас из Хабарова Федька приехал. Звонили из района. Вызывают меня завтра в райком. Придется тебе с Прокофьем без меня подсобить Матрене, дров напилить и наколоть.

— Значит так, Матрене. — Дед машинально загнул один палец.

— Еще Егоровне мы хотели помочь. Ну, это уж вместе сделаем, как приеду. Дедко-то ее совсем высох, как корыто, скоро треснет и расколется.

— Егоровне, — считал старик. — С дымоходом у ней что-то. Надо чистить, небось сажи воз.

— А еще я сделал вывод — церкву не ломать, а устроить в ней клуб. Чтоб все приходили, читали, кино смотрели.

— Учитель Кириллову мозги уже вправил. Сам слыхал, — сказал Трофим.

— Евсей, слухай, — сказала старуха сверху, — я и не пойму, за что тебя из председателев-то сняли?

Евсей пропустил это мимо ушей.

— Ну, что еще? — шевелил дед Трофим третьим пальцем.

— А в понедельник тебе хлев залатаем, — сказал гость. — Слышь, Марья?

— Ох, батюшко, спасибо! А то ведь от моего не дождешься. Все другим, а себе ничего. Спасибо, угодник!

Гость круто взглянул на печь.

— Ты меня угодником-то не очень! Я ж из партейных.

— Ну, Бог с тобой! Все равно ты праведник.

— Вот ведь дура! Других слов-терминов у ней нет.

— Не подберу, батюшко, стара больно. Ты мне лучше скажи, за что ж тебя из председателев-то выпихнули? Кому ты не пришелся? Все довольны были.

— Так вот, кажись, снова меня поставят — затем и вызывают, — сказал гость просто.

Трофим просиял.

— Неужто одумались?

— Вот, дай-то Бог! — обрадовалась старуха. — Дай Бог!

— Не Бог дает, а люди, Марья! — Евсей встал. — Так, повестка на завтра ясна, Трофим? А теперь отдыхайте, я пошел.

Трофим проводил гостя и крикнул ему вдогонку:

— Ну, чтоб у тебя все сладилось в районе! Только не серчай там, потише будь!

— Буду.

Хруст снега под ногами затихал. Деревня спала.