Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е

Тупая неприязнь здесь бесплодна, только гибкая тактика приносит результаты. Художник, достигший зрелой поры, но не достигший успеха, озлобляется и начинает представлять серьезную угрозу. Наилучший способ его обезвредить — сделать его легальным, предоставить официальную аудиторию, обеспечить материально, дать доступ к публикации. Теперь у него есть квартира, он не беспокоится о куске хлеба, его не травят, а только дружески критикуют, направляют, советуют. Он весь на виду, его семья, если таковая имеется, полностью зависит от высокоидейной насыщенности его произведений. Художник уже понимает, в чем залог его благополучия, от чего зависит он сам и его близкие, в нем уже нет негативного задора прошедшей юности. Больше того: те укоры совести, что не могут иногда не возникать, он заглушает выработанной в этой связи философией самооправдания, без которой ни один человек не уклонится от самоубийства. Трусость он назовет мудростью, проституцию — стремлением донести свою мудрость до читателя (зрителя), аморфность — гибкостью, низкопоклонство — чуткостью к веяниям времени. В довершение всего, он проникнется ненавистью к молодым талантам, которые, впрочем, вполне могут повторить его путь. Таким образом, былое ничтожество станет равноправным членом нашего общества и будет всемерно содействовать дальнейшему прогрессу.

Это лишь один из методов, и далеко не всегда он применим. Предположим, что перед нами еще незрелый и непокорный бунтарь, эдакий ниспровергатель всех ценностей. Ему думается, будто нет ничего в мире, с чем бы он не совладал, блага ему не нужны, а сексуальная неудовлетворенность прет у него из всех отверстий. Он жаждет общения, споров, похвал, он готов отстаивать свою личность в борьбе и ищет себе подобных. И он найдет их в кругу жалкого отродья спившихся интеллигентов, рассуждающих за рюмкой о мировых вопросах, изредка намекая о ненаписанном, но гениальном романе. Когда такое общество перестанет удовлетворять юного художника, он кинется в какой-нибудь домашний кружок ценителей искусства, где его станут поучать за самую скромную плату. И наконец стопы приведут его в официальное ЛИТО, руководимое чутким конъюнктурщиком уже описанного выше типа. Если юнец не сломается и не пойдет по стезе, которую ему предложат (о! совсем не настойчиво!) в данном месте, он будет обречен на одиночество. Некрепкое здоровье нашего друга и врожденные порочные склонности не позволят в течение долгого времени бороться с миром один на один. Или-или, как говаривал покойный Киркегор. Впрочем, только один из тысяч таких уродцев способен понять, что путь в одиночестве единственно верный путь, даже если на него не хватает сил. Но на деле все произойдет иначе. Сборище фанатиков от искусства заглотит еще одного дурачка. От этого сборища так пахнет лавандой профессионализма, елеем избранности, миррой добродетели, а главное, от него исходит отсвет этакой тихой угнетенности. Только мы, мол, несчастные труженики пера, понимаем друг друга, сохраняем и привносим культуру. Ох уж это злое современное общество! Но что делать? Живем себе потихоньку да знай пишем чего-нибудь…

Понятно, разумеется, что тут и есть кульминационный пункт борьбы против всякого не в меру строптивого бунтаря. Нам почти не приходится вмешиваться в эту борьбу, она идет своей дорогой, саморазвивается, не брезгуя никакими достойными приемами, и всегда приходит к логическому результату. В кругу расфуфыренной бездарности и кичливой косности юный художник будет неминуемо раздавлен, так и не стяжав венца мученика, а талант его отравят и уничтожат. Мы ни в коей мере не станем пачкать об него руки, мир продажных мудрецов и оргиастирующих тупиц, приукрашенный блестками так называемых творцов, неизбежно придет к самоуничтожению. На этом мы и заканчиваем наш краткий обзор на самую животрепещущую тему — как опознать и обезвредить художника.

КОНЧИНА ВТОРАЯ, НО НЕ ПОСЛЕДНЯЯ

Пусто Прусту-Златоусту!

Не простим непростоту,
Буржуазной проститутки
Построений пестроту.

(Из ни к чему не относящихся эпиграфов)

Известный Путешественник, возвращаясь из Китая, проезжал по Неизвестной Стране. Бричку трясло на неровной пыльной дороге. Путешественник, завернувшийся в дорожный плащ, зевая, осматривал пустынную местность. Вдали показалась цепь невысоких красновато-багровых гор.

— Где мы заночуем? — спросил Путешественнику кучера и сплюнул набившуюся в рот пыль вкуса и цвета ржавчины.

— Тута должон быть городишка, — отвечал возница на языке туземцев, — в аккурат вон за той горкой.

— Не Распадобад ли? — вновь спросил Путешественник, говоривший на всех языках, которые ему только были известны.

— Он самый, Распадлодат ихний.