Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

Когда сегодня говорят о развитии петербургской поэтической традиции в последние десятилетия, называют прежде всего имя Виктора Кривулина. В основе его поэзии — восстановление исторических и духовных связей с отечественной досоветской и мировой культурой. Важна его роль в формировании самосознания независимого культурного движения, он издавал самиздатские журналы «37» и «Северная почта», выступал на конференциях неофициальной культуры. И вел безбытную жизнь, в его комнате вечно толпился народ. Поток впечатлений, мыслей, честолюбивых порывов преобразовывал в стихи, статьи, планы, зачастую мало учитывающие реальность. Один из этих планов — создать профсоюз независимых литераторов, о чем сделал заявление в зарубежной прессе. Это заявление и стало поводом для обыска. Серьезные мужчины листают книги, рукописи, стихи, частную переписку — «динамит» где-то там, в словах и между строк, в намеках и названных именах. Могучая империя в опасности! На время обыска хозяин жилья помещен в прихожей. К нему присоединены те, кто был у него в гостях. Они, давно знающие друг друга, ведут между собой обычный разговор.

В статье «Власть и писатель» Кривулин назвал общение в неофициальной литературной среде «безразмерной вселенской кухней, где любой интеллигентский разговор сплетается из цитат и полуцитат, из намеков и пересказов прочитанного накануне, из эпатирующих реплик и пьяных философских откровений. Это культурный бульон, где самозарождается новая литература, начисто лишенная и властных амбиций, и агрессивных коммерческих претензий». На основе этого наблюдения сформировался новый концепт романа, роман как поток коллективного сознания.

Текст разворачивается, как магнитофонная запись разговора, редко выделяя, кому принадлежит реплика, — важна коллективность речи и ее непрерывность, как непрерывно течение самого времени, — бытовые зарисовки, характеристики знакомых, литературоведческие заметки (среди подразумеваемых прозаиков угадываются Коровин, Исаев, называется Веня Ерофеев), городские легенды: о люстре Елисеевского магазина, о «драп-машине», которая в страшной тайне сооружается для начальства на случай войны Кировским заводом, политические предсказания, сюжеты, которые тут же становятся новеллами, и те, которые когда-нибудь могут ими стать, цитаты из документов, отголоски настроений — личных и коллективных, цепочки образов с переходами от воображения к яви и наоборот, блестящие пересказы эпизодов из жизни Фета, Пушкина, Баратынского, Татьяны Гнедич…

Энергия текста — в свободной импровизации, которая удается только виртуозам, свободно владеющим языком и умеющим прокладывать проходы в неразобранных залежах истории культуры с вдохновением, с эмоциональной огранкой и, главное, со знанием деталей, без которых такое путешествие оказалось бы авантюрой. Вместе с тем культурная однозначность языка и адресата произведения очевидна: это тот «народец остролицый», который Кривулин воспел в своих стихах, — неофициальная петербургская культурная среда. Эта среда, пишет автор, «имеет собственное подполье, тайные семинары и университеты, дискуссионные клубы и церкви…» Кривулин часто отпускает воображение на свободу, но оно редко покидает «облитературенный», как писал, Ленинград, о культурной жизни которого узнаем со слов большого поэта, активного, наблюдательного участника многих событий, неотделимого от истории петербургской независимой литературы трех десятилетий, и замечательного стилиста.

В постмодернистской литературе язык (синтаксис) берет на себя определяющие функции текстового монтажа. С этой точки зрения «Шмон» может использоваться как учебное пособие изучающими синтаксические связи русского языка в разных стилистиках.

Около десяти лет создавался другой прозаический текст — «Митьки», без которого экспозиция независимой литературы Петербурга 1980-х годов была бы неполной. До сих пор о соотношении в этом произведении Владимира Шинкарева художественного вымысла и реальности высказываются различные точки зрения. Автор не случайно одной из последних своих книг дал название «Собственно литература», — этим он подчеркнул: «Митьки» — не простое жизнеописание группы молодых художников (Дмитрий Шагин был ее лидером), но художественное произведение, для которого прототипами послужили те, кого после публикации «Митьков» так и стали называть. Истории литературы известны случаи, когда персонажам литературных сочинений авторы давали имена реальных лиц. Однако перед нами прецедент, аналог которому найти трудно. Замысел Шинкарева, сам текст и прототипы его произведения за десятилетие пережили замечательную эволюцию, затронувшую и автора.