Коллекция страха

— Она слышит каждое наше слово, герр фельдмаршал, поверьте. Но она делает лишь то, что желает. Она не станет давать представления, как мартышка на цепи.

— Она и так на цепи, сестра! И если она делает только то, что захочет, пусть либо захочет со мной говорить, либо увидит, как я убиваю ее орден. Сержант Киммель, пристрелите старуху.

Киммель посмотрел на него.

— Приказываю! — рявкнул Стейнекер.

Сержант поднял «Люгер» и направила на сестру Мэри Рут. Заметил, как лихорадочно дрожат ее руки, и перевел пистолет на другую.

— Которую из старух, герр фельдмаршал?

— Да любую же, идиот!

— Не стоит этого делать, герр Стейнекер, — предупредила матушка О’Сайрус. — Мать-основательница любит поучать. Особенно по поводу заповедей.

— Стреляй в любую! — крикнул Стейнекер, и Киммель снова навел пистолет на сестру Мэри Рут, выстрелил, не целясь, — и его собственная грудь расцвела раной.

Сержант зажал рану и широко распахнутыми глазами уставился на дымящийся пистолет, который превратился в кусок искореженного металла. Пуля вылетела с другой стороны ствола!

Падая на пол, Киммель услышал слова матушки О’Сайрус:

— Относись к людям так, герр фельдмаршал…

Майор Грюнвальд шагнул вперед, прицелился в лоб сестры Мэри Рут и нажал на курок. Пуля пробила его собственную голову, Грюнвальда отбросило назад, спиной в стену.

— …как хочешь, чтобы они относились к тебе. — Мать-настоятельница склонила голову.

Стейнекер обернулся, выхватывая «Люгер», навел на нее ствол. Монахиня, не поднимая головы, тихо сказала:

— Я не советовала бы вам это делать.

Фельдмаршал медленно опустил оружие, когда в комнате раздался странный звук: сильный густой гул, словно включился какой-то древний механизм.

Мать-основательница смеялась.

Звук был низким, горловым, и при этом походил на урчание в животе огромной древней твари. Ее плечи затряслись, цепи зазвенели, большая голова поднялась, лицо попало в полосу света. И это лицо было куда кошмарнее, чем он мог бы себе представить. Время и обжорство исказили черты до полной неузнаваемости, она была похожа на старую народную куклу с головой из сушеного яблока. Складки и борозды морщинистой плоти были такими глубокими и тяжелыми, что закрывали даже глаза, старуха казалась слепой.

— Как же ужасно… — Стейнекер подумал, что матушка О’Сайрус говорит о жутком создании, прикованном к креслу, — как ужасно понять, что вся твоя власть заключена в оружии, а оружие используют против тебя.

— Хватит лицемерия, сестра! — выплюнул он. — Не убий! Никогда не слышали такой заповеди? Вы нарушаете свои же собственные правила.

Мать-основательница захохотала так, что кресло угрожающе заскрипело. Стейнекер чувствовал, как дрожит пол под ногами.

— Вы ищете веры, герр фельдмаршал?

Комната внезапно содрогнулась, как от удара. Дверь захлопнулась, и Стейнекер бросился к ней, чтобы снова открыть.

В темном коридоре парили тела солдат.

Фельдмаршал выставил перед собой канделябр и в оранжевом свете увидел винтовки, бесполезно лежащие на полу под ногами солдат, поднявшихся в воздух.

Но они не парили — их проткнули насквозь.

Все солдаты были надеты спинами на металлические крючья для канделябров, словно их — всех одновременно — приподняла и швырнула на острые колья неведомая сила, и эта сила оставила их висеть в коридоре, как мрачный барельеф.

Стейнекер подбежал к ближайшему солдату, из открытого рта которого стекала кровь. Фельдмаршалу хватило одного взгляда на блестящую кровавую массу, соскользнувшую с конца железного штыря в стене. Это была печень солдата. Сила удара выбила ее из тела прямо под ноги Стейнекеру.

Тихий шепот зашелестел в коридоре:

— Мы не получаем от этого ни малейшего удовольствия, герр Стейнекер, ни малейшего. — Это матушка О’Сайрус шагнула из тьмы комнаты в коридор. — Как только она открыла вам ворота, мы уже знали, что никто из вас не уйдет отсюда живым.

Фельмаршал смотрел на нее, бледнея все больше.

— Это мы еще увидим!

Он по привычке вскинул пистолет. Но вспомнил, что стрелять не может, и в отчаянье подумал о последнем своем помощнике, шестом пехотинце — солдате, который тоже побелел как смерть.

Стейнекер и солдат побежали по коридору, оставив мать-основательницу трястись на своем деревянном троне, вопить и пытаться вырваться из плена теней и цепей. Одна из толстых цепей лопнула, звенья шрапнелью засвистели по комнате и вылетели в коридор.

Жуткий звук заставил Стейнекера оглянуться. Он увидел, как солдат резко содрогается и останавливается, будто от удара в спину. Он открыл рот, но сказать ничего не успел. Толстая цепь свисала из его живота, как ржавая пуповина, — но стоило солдату взяться за нее руками, как цепь дернулась и унесла его назад по коридору, как рыбку на леске.

Он с воплем пролетел мимо монахинь и скрылся в темной пещере матери-основательницы. Сестры не оглядывались, лишь склонили головы и перекрестились.