Коллекционер Историй

«Тёмный». Так я прозвал его про себя за привычку прятаться в один и тот же неосвещаемый угол и тихо посасывать пиво из бутылки, никому не мешая и ни с кем не заговаривая. Рассказывают, что этот малый страдает боязнью открытых пространств и на свежем воздухе тут же падает в обморок. Судя по его бледному, с налётом усталости, лицу, то, что говорили, правда. Он живёт в этом же доме, только на втором этаже, в комнате с заклеенными окнами и вечерами слушает Ванду Джексон, королеву рокабилли. Почти весь день он проводит в баре, потихоньку напиваясь до зелёных фей, чтобы потом было не так страшно выйти на улицу и, пройдя пару метров, открыть дверь, ведущую на лестницу к его квартире. Утром он преодолевает этот путь с закрытыми глазами, а вечером, пьяно пошатываясь, учится брать верх над своим страхом и пытается пройти пару метров не закрывая глаз. Всего лишь несколько шагов и вот она, желанная дверь! Но с каждым разом, чем усерднее Тёмный просаживает свою печень днём, тем глубже фобия вонзает острые коготки в его разум, тем тише поёт королева вечером. Однажды деньги на алкоголь кончатся, страх полностью поработит слабый, подточенный одиночеством дух, и голос Ванды Джексон навсегда замолкнет, потерявшись в запутанном сплетении переулков Нью-Йорка.

– С вас два доллара пятьдесят пять центов, – оглушающим набатом разнёсся баритон бармена по тихому залу. Именно он напомнил мне, что два цента – это всё, чем я могу оплатить свой желанный напиток.

– У меня нет таких денег. Может быть, вы возьмёте мои часы? Они очень даже приличные… Только стекло чуть-чуть битое, но это же ерунда!

– Если у тебя нет денег, то выметайся отсюда! – злобно крикнул хозяин, замахнувшись на меня своей грязной тряпкой.

Я тихо встал и покинул последний оазис старой Англии, уверенно держащийся посреди бетонной пустыни бездушной Америки. Ноги несли меня вперёд, не желая промокать под ливнем, что вот-вот должен был начаться.

Впереди замаячили темно-зеленые головы деревьев, робко выглядывающие из-за безликих городских построек. Манившие к себе свежим запахом листвы и пробуждающие глубоко внутри чувство единства с такой дикой и непостоянной природой. Парк посреди Нью-Йорка. Остров жизни в океане серости и бюрократии. Его аллеи смело вели меня вперед, умело путая и заводя в свои самые далекие и сокрытые уголки, очаровывая бесконечностью зеленого моря, простирающегося вокруг, опоясывая ветвями ухоженных кустов, играя со мной, словно с кленовым листом, попавшим под власть непоседливого ветра.

Единственное, что мне доставляло хоть какое-то удовольствие в жизни, – это собирание различных историй. Я слушал людские сплетни, выдумки, чистосердечные признания и пьяные причитания, я впитывал в себя информацию о чужих судьбах, как губка впитывает воду. Те же самые, увиденные мной в баре, художник и Тёмный, даже не знали, кто я такой, они видели меня сегодня впервые, а я уже мог рассказать им об их жизни больше, чем они сами могли бы знать. Мне это нравилось, я будто бы проживал сотни жизней одновременно, влюбляясь и расставаясь вместе с рассказчиками, заболевая, выигрывая, убегая, ожидая, умирая, в конце концов. Наверное, именно поэтому у меня никогда не было собственной судьбы, потому что я жил чужими историями.

В парке я сел на лавочку, гордо стоящую в одиночестве под высоким и крепким дубом. Рядом, на земле, беззаботно похрапывая, спал бродяга, закутавшись в рваное пальто. Я на мгновение даже позавидовал этому человеку: у него не было денег, как и у меня, не было проблем, как и у меня, но он явно был счастлив и такая жизнь, полная лишений, его совершенно точно устраивала. Иначе стал бы несчастный человек так добродушно посмеиваться себе в бороду во сне?

Я устроился поудобнее на лавке и, вытянув ноги, стал наблюдать за тяжелым небом, затянутым черными тучами, как если бы оно носило траур по кому-нибудь. Курить хотелось нещадно, но одинокая сигара, приготовленная на лучший день, была моим последним и единственным сокровищем в этой жизни, поэтому я решил хранить её до самого конца.

– Что-то погода сегодня не праздничная, – хмуро сказал бородатый бродяга, сладко потягиваясь после сна. Я, засунув руку в карман плаща, перебирал пальцами холодные монеты и думал о предстоящей грозе:

– А почему она должна быть праздничной?

– Да хотя бы потому, что сегодня мой День Рождения! – возмущенно воскликнул бородач и пересел на лавку, плотнее запахивая грязное пальто.

– Вот как. Поздравляю вас, – тихо ответил я, снова вернувшись к наблюдению за мрачным небом.

– Да что уж тут! – он неожиданно как-то по-доброму рассмеялся, и я перевел на него удивленный взгляд. – Меня в жизни довольно редко поздравляли с Днем Рождения, но я никогда не расстраивался. А знаете почему?

– И почему же? – с любопытством вопросил я, надеясь услышать историю о судьбе этого бродяги. Он заинтересовывал меня с каждым мигом все сильнее и сильнее.