Коллекционеры смерти

– От нее всегда пахло этим голодом. Голодом ко всему, особенно… к нему. Заботиться о нем, охранять его во время работы, подсовывать ему нас на людях, но оставлять всего себе, когда они были наедине. Большую часть времени они проводили вместе в студии, оборудованной в сарае. Мы, все остальные, оставались в доме. У них там был своймаленький мирок. Время от времени кто-нибудь из нашейэлиты относил им еду или литье. Калипсо всячески разжигала среди нас зависть и ревность. Я думаю, это было частью плана: направлять всю нашу злость против нее, тем самым взращивая благоговение перед ним.

– Она, по-видимому, действительно любила его, раз смогла за него умереть.

– Мы все поступили бы так, печальные маленькие девочки, бедные маленькие девочки, мечтающие сделать что угодно для него, умереть за него, будучи убежденными, что это позволит остаться с ним навечно. Он, естественно, никогда не отрицал такую возможность.

– В наши дни, – покачал головой Гарри, – вы могли бы стать смертницами, живыми бомбами. Какой же властью над вами должен был обладать Гекскамп, вот чего я понять не могу.

Хатчинс кивнула.

– Я сама дала бы себя сжечь на костре за одно только обещание поцелуя Марсд… его поцелуя. Вам это о чем-нибудь говорит?

Она стояла ко мне спиной. Я посмотрел на Гарри и беззвучно губами произнес Уиллоу.

Он понимающе опустил глаза.

– Гекскамп когда-либо упоминал о копе по имени Уиллоу?

– Он был как раз тем человеком, который раскрыл все это, сложил по кусочкам всю картину. Конечно, для многих это произошло уже слишком поздно. М-Марсден ненавидел Джейкоба Уиллоу, а это означало, что он уважал его. Кто-либо достойный такой мощной эмоции, как ненависть, уже заслуживает уважения. – Она помолчала. – Год назад Джейкоб Уиллоу приезжал сюда. Я оставалась в доме, а он долго стоял на этом самом месте.

– Расскажите мне о картинах Гекскампа, – попросил Гарри.

– Марсден держал свои работы в студии, в сарае, который был всегда заперт на большие замки. Когда его уносило творить – он именно так и говорил «уносило», – он будто находился в каком-то трансе. При этом с ним всегда находилась Калипсо, потому что его нужно было кормить Только, Калипсо и еще несколько избранных могли приносить ему пищу и остальные необходимые вещи. Убирать его… нечистоты. Он в это время находился где-то далеко и пачкал под себя. Когда он наконец заканчивал работу несколько дней он пребывал в совершенном измождении.

– Он только создавал, но никогда не продавал свои картины?

– Это должен был быть его подарок этому миру – его «наследие», как он сам иногда говорил. Но не миру посредственностей, а миру таких, какими мы видели себя, – знающих, как понимать и как использовать это наследие. Он говорил, что, если идеально сложить все слова и картины, эффект окажется гораздо большим, чем от любого отделено взятого произведения. Кое-что из того, о чем он говорил, он начал исследовать в l'Institut des Beaux-Arts…

– В чем? – переспросил Гарри.

– В знаменитой Академии искусств в Париже. Он завоевал там полную стипендию, очень этим гордился и постоянно это повторял. Иногда он начинал говорить по-французски.

– А еще кто-нибудь говорил на этом языке?

– Еще одна девушка, Персефона. Насколько я знаю, они познакомились в Париже, когда он учился в художественной школе.

– В ней было что-нибудь особенное?

Хатчинс отрицательно покачала головой.

– Калипсо не позволяла нам быть особенными или как-то выделяться. Персефона, насколько я помню, была одной из тех, кому разрешалось – разрешалось,вы только вдумайтесь! – входить в сарай и убирать его дерьмо. Знаете, тогда всем нам казалось, что она особенная. – Хатчинс как-то виновато покачала головой и невесело усмехнулась.

– У вас были какие-то уровни? Вроде кастовой градации?

Она на мгновение задумалась.

– Я бы не назвала это градацией. Я уже говорила, что было два-три человека, которые допускались в сарай в качестве обслуги, то есть относились к элите в том виде, в каком она у нас существовала. Персефона была в их числе. Возможно, потому что она приехала из Парижа. Но это, пожалуй, все, что я о ней знаю. Между собой мы никогда не говорили о своем прошлом или будущем, только… о нем.

Видимо, та, что именовалась здесь Персефоной, почти наверняка могла быть Мари Гилбо.

– Вы упомянули о чувствах, которые вызывали создаваемые им работы, – поменял тему Гарри.

– Они могли бы сорвать Землю со своей оси, детектив Наутилус. Это его слова. Искусство должно было сделать его знаменитым навеки.

– А вы не видели чего-либо из этих его произведений в последнее время, Карла? – спросил Гарри. – Может, приходило что-нибудь по почте или каким-то другим образом?

Вопрос застал ее врасплох, и глаза ее испуганно расширились.

– О Господи, нет. А почему вы спрашиваете?

Гарри ушел от ответа.

– Да так, просто подумал вслух. Но эти его сдвигающие земной шар работы, Карла, эта коллекция картин, рисунков и всякой всячины… Вы не знаете, куда она могла подеваться после его смерти?