Коллонтай

Она не привыкла ощущать рядом пустоту. Такого еще не было: «Я купаюсь в бассейне одиночества. Только из недр собственной, а не чужой, даже любящей души можно получить накопление новых сил для труда и борьбы на моем новом пути. А путь этот новый и немного жуткий своей неясностью».

Но мужчины не оставляли Коллонтай вниманием. Вот представительный и умеющий ухаживать коллега приглашает в театр на «Веселую вдову», потом везет поужинать. Ужин затягивается до утра.

«За окном розовеет утро, и розовые его тени мешаются с матовым отблеском лампочки на столе. Зал опустел. Лакеи свернули скатерти и обнажили некрашеные доски столов. Пора и нам наконец.

Он предлагает пройтись и проводить меня до гостиницы. Идем по аллее, светло и незнакомо безлюдно. Я снимаю свою легкую летнюю шляпу и несу в руке. Он предлагает:

— Дайте, я понесу вашу шляпу.

Я внутренне улыбаюсь. Когда мужчина любезно предлагает освободить свою даму даже от легкой ноши, это значит, что дама ему не совсем безразлична и что он сегодня разглядел, что она не только полпред, но и женщина.

Мне вдруг стало весело».

О, она сама никогда не забывала, что она — прежде всего женщина.

Пометила в дневнике: «За какие-нибудь десять-двенадцать лет женщины сумели изменить свою фигуру. Нет больше «боков», исчезли груди-подушки. Многие не носят корсетов. А в нашу молодость не носить корсетов — это был «вызов» обществу…»

Расставание с корсетом шло только девушкам с завидной внешностью. Остальные расплылись в бесформенных одеяниях. Но потом в моду вошли фасоны, подогнанные по фигуре, осиные талии и плоские силуэты.

Александра Михайловна по-прежнему заботилась о своей внешности, следила за модой. На фигуру ей грех было жаловаться.

Считается, что в Норвегии у нее завязался роман со вторым секретарем полпредства Марселем Яновичем Боди. Его жена — Евгения Павловна — служила в полпредстве машинисткой. Когда его перевели во Францию, всё кончилось.

Однажды в Мехико она вдруг засела за письмо к Дыбенко: «Я хочу описать тебя во весь рост. Ты ведь «дитя революции», ее создание. Это она вынесла тебя на своих волнах на бушующий гребень политики… Ты — создание новых нравов, новой психологии с ее светлыми и теневыми сторонами. То, что было «качеством» в момент разрушения и ломки, перестает быть плюсом в укладке человека в период строительства новой жизни… К тебе мы предъявляли слишком жесткие запросы.

Я помню твой яркий образ в очистительном пламени первых месяцев революции. И таким я люблю вспоминать тебя еще и сейчас…»

Но это письмо она не отослала.

А что происходило с самим Дыбенко?

В апреле 1924 года Павел Ефимович принял 10-й стрелковый корпус. 8 мая 1925 года получил повышение. Его перевели в Москву и утвердили начальником Артиллерийского уп-равнения Рабоче-крестьянской Красной армии. Но его военная грамотность оставляла желать лучшего, а руководство артиллерийским делом требовало специальных познаний, поэтому 16 ноября 1926 года его перевели начальником Управления снабжения. Чиновничья должность не привлекала Дыбенко. Он жаждал самостоятельности и добился своего — в октябре 1928 года вступил в командование войсками Средне-Азиатского военного округа, штаб которого располагался в Ташкенте. Там еще сражались с остатками басмачей — отрядами местных жителей, желавших сохранить независимость.

Его жена Валентина не поехала вслед за мужем, предпочитала жить в Москве и сына к отцу не отпустила. Дыбенко, который продолжал писать Коллонтай, жаловался: «Мадам стала совсем невыносимой. Так мало отрадного в личной жизни».

В Ташкенте Павел Ефимович познакомился с Зинаидой Ерутиной, спортсменкой, которая хорошо бегала на короткие дистанции. Они стали жить вместе. Но семьи не получилось. Они прожили всего два года и расстались. Она оставила ему мальчика, которого назвали Тауром — по названию колодца в степи Янга-Таур, где Дыбенко едва не погиб.

Приезжая в Москву, Александра Михайловна иногда встречала Дыбенко. В Советскую Россию прибыл с визитом афганский король Аманулла. Коллонтай была приглашена на все, как говорят дипломаты, протокольные мероприятия — деловые завтраки, официальные обеды и приемы.

Записала в дневнике: «На обеде Михаил Иванович Калинин стал развивать ему нашу политику укрепления и сохранения мира, «мы за разоружение». Аманулла слушал несочувственно:

— Я за войну. Я хочу сделать мою страну сильной, вооруженной. Только вооруженная страна может быть крепкой. У нас много врагов.

Аманулла боится Англии, но и боится и нас. Мы чествуем хана Афганистана, но подумываем, как бы он не окреп через меру и не вздумал «скушать» Хиву и Бухару…

На ужине в Здании армии и флота Ворошилов произнес тост за совместную борьбу с «общим врагом, худшим империализмом мира — Англией». Афганский министр ахнул. Но король выслушал тост, поднял бокал и ничего не ответил…

Сталин пригласил Амануллу в Кремль на «мужской обед». Об этом в НКИД узнали только на другой день. Обед в Кремле не входил «в программу». Максим Максимович Литвинов был недоволен:

— Вы не знаете, кто еще был в Кремле на обеде?

Я не знала…»