Колодец одиночества

Тогда он начал рассказывать о своих великих лесах, таких обширных, что они почти казались вечнозелеными. Об огромных деревьях рассказывал он, прямых и высоких, как башни, и о вековых пихтах-великанах. И о более скромном древесном народе — он говорил о деревьях как о дорогих, давно знакомых друзьях: о тсугах, растущих у реки, которые любят приключения и чистую проточную воду; о стройных белых елях, обрамляющих озера; о красных соснах, пылающих медью на закате. Этим красным соснам так не повезло, потому что их крепкая мужественная древесина излюблена строителями.

— Но я не смогу рубить их на доски, — заявил Мартин, — я буду убийцей себя чувствовать!

Счастливые дни, что проходили между холмами и конюшней, счастливые дни для них обоих, ведь они до сих пор всегда были одиноки, а теперь у них была такая чудесная дружба — у Стивен никогда не было ничего подобного. О, как хорошо было, что он был рядом, такой молодой, такой сильный и такой понимающий! Ей нравился его тихий голос, отчетливая речь и задумчивые голубые глаза, которые двигались довольно медленно, и его взгляд поднимался на нее медленно — иногда она перехватывала этот взгляд на полпути, улыбаясь. Она всегда стремилась к обществу мужчин, к их дружбе, расположению, терпимости — и теперь у нее было все это, даже еще больше, благодаря Мартину и его пониманию.

Как-то вечером она в классной комнате сказала Паддл:

— Я души не чаю в Мартине — разве это не странно, ведь мы дружим всего пару месяцев? Но он почему-то не такой, как все. Когда он уедет, мне будет его не хватать!

И ее слова очень необычно подействовали на Паддл — она внезапно взглянула на Стивен лучистыми, неожиданно засиявшими глазами, и поцеловала ее, Паддл, которая никогда не обнаруживала свои чувства.

2

Люди немножко посплетничали по поводу свободы, предоставленной Мартину и Стивен ее родителями; но в целом они сплетничали не без доброты, не без улыбок и кивков. В конце концов, эта девушка оказалась совсем такой же, как другие девушки — ее почти перестали сторониться. Тем временем Мартин все еще оставался в Аптоне, его удерживало обаяние и необычность Стивен — сама эта необычность воодушевляла его, но все время, когда он думал об их дружбе, то даже не замечал этой необычности. Он обманывался мыслями о дружбе, но не обманывались сэр Филип и Анна. Сначала они поглядывали друг на друга почти застенчиво, потом Анна набралась храбрости и сказала мужу:

— Может быть, наше дитя собирается влюбиться в Мартина? Он-то, разумеется, влюблен в нее. Ах, мой дорогой, я так ужасно рада… — и в ее сердце проявлялась такое нежное чувство к Стивен, какого Анна не знала со времен ее младенчества.

Ее надежды летели впереди событий; она начинала строить планы на будущее своей дочери. Мартин должен забросить свои сады и леса и купить Тенли-Корт, который сейчас продается; там есть несколько крупных ферм и отличное пастбище, достаточно, чтобы любой мужчина был счастлив и занят. Потом Анна вдруг становилась задумчивой; в Тенли-Корте были, кроме того, прекрасные детские комнаты, широкие, светлые, солнечные, с окнами на юг, с ванной и решетками на окнах — все уже было готово.

Сэр Филипп, качая головой, предупреждал Анну, чтобы та умерила свой пыл, но и сам не мог скрыть огромную радость в своих глазах и надежду в сердце. Может быть, раньше он ошибался? В конце концов, он мог всего лишь ошибаться — теперь надежда билась в его сердце непрестанно.

3

Пришел день, когда зиме пришлось уступить место весне, когда нарциссы зацвели по всей местности, от Мортонского замка до Росса, и еще дальше, разбивая свои лагеря по берегам реки. Когда граб украсил изгороди зелеными заплатками, и боярышник зацвел мелкими гроздьями бутонов; когда старый кедр на лужайке в Мортоне надел красновато-розовые перстеньки на свои изящные пальцы; когда дикая вишня, растущая по холмам, прилежно произвела на свет листья и цветы — тогда Мартин заглянул в свое сердце и увидел в нем Стивен, он вдруг увидел ее в своем сердце как женщину.

Дружба! Теперь он удивлялся своему безумию, своей слепоте, холодности своего тела и души. Он предложил этой девушке холодную шелуху дружбы и этим оскорбил ее юность, ее женственность, ее красоту, ибо теперь он видел ее глазами влюбленного. К такому человеку, как он, чувствительному и сдержанному, любовь пришла ослепляющим откровением. Он мало что знал о женщинах, а то, что он знал, ограничивалось теми эпизодами, которые он хотел бы забыть. В основном он вел довольно целомудренную жизнь, не столько из моральных соображений, сколько потому, что был умеренным по своей природе. Но теперь он был очень глубоко влюблен, и годы воздержания потребовали свою дань с бедного Мартина, так, что он сам содрогался перед своей страстью, изумленный и немало обеспокоенный ее силой. Обычно тихий и сдержанный, он потерял голову и стал таким, каким не бывал раньше. Таким нетерпеливым он стал, что уже на следующий день с раннего утра он помчался в Мортон на поиски Стивен, и наконец нашел ее в конюшне, где она разговаривала с Вильямсом и Рафтери.

Он сказал: