Колодец старого волхва

Он ответил так, не желая сердить ханского сына прямым отказом, но это предложение нисколько его не привлекало. Украдкой оглядываясь вокруг, Галченя не находил в этом шатре ничего, на что отозвалось бы его полупеченежское сердце. Напротив, здесь Галченя вдруг ощутил себя русом с такой силой и ясностью, как никогда прежде.

Тоньюкук перевел взгляд с него на Яруна.

— Так зачем ты пришел теперь? Ты опять хочешь мне что-нибудь продать? Тебе придется Подождать, пока мы возьмем город, — тогда у меня будет много и серебра, и всего другого… Правда, тогда мне ничего от тебя не понадобится.

— Нет, господин, я ведь сам из города. Сейчас я пришел к тебе с другим делом.

Седоголовая старуха в черных лохмотьях перебралась к очагу, всыпала в кипящую в котелке воду просо из мешочка и принялась помешивать похлебку, бормоча что-то себе под нос.

— С каким же? — равнодушно спросил Тоньюкук, наблюдая за старухой из-под полуопущенных век. — Ваш толстый бек наконец одумался и хочет открыть ворота? Но так, чтобы князь потом об этом не узнал?

— О великий, не все в Белгороде так умны и понимают, что спасения от вашей орды нет, — заговорил Ярун. — Мы пришли к тебе послами не от воеводы, а от тех белгородцев, которые не хотят умереть от голода в осаде или попасть в полон. Но мы хотим сказать тебе, о непобедимый, что если вы теперь войдете в Белгород, то найдете там не много добычи. В городе нет больших богатств, а люди, когда вы возьмете город, будут от голода никуда не годны. Перед этим они съедят все припасы, и ваша доблесть останется без награды.

— Если ты пришел просить о милости, то напрасно! — перебил его Тоньюкук, приподнявшись на локте. Черные глаза его заблестели, голос зазвучал громче. — Ваш воин нанес мне эту рану, и я не уйду, пока не отомщу ему и вам всем!

— Постой, о великий, не гневайся! Тот, кто нанес тебе рану, уже наказан тобой! — торопливо заговорил Ярун, смертельно напуганный этой вспышкой гнева.

— Он умер? — с живостью спросил Тоньюкук, и голос его выдавал горячее желание, чтобы это было так.

— Да, о непобедимый! — заверил Ярун, и Галченя изумился готовности и восторгу, с которыми купец произнес эти лживые и постыдные слова. — Он погиб от твоей руки, конь принес в город только его мертвое тело.

С трудом Галченя удержал возглас негодования, но невольно отодвинулся подальше от Яруна. Тот вдруг показался ему противен, как настоящий упырь. Словно волшебный отвар красного мухомора открыл Галчене глаза на внутреннюю суть человека — в сердце Яруна не было ни чести, ни совести, ни достоинства, ни правды, и странно казалось Галчене, что люди не видят этого с первого же взгляда.

— И вот что я хочу сказать тебе… — продолжал купец, но вдруг Тоньюкук знаком велел ему замолчать.

Настороженный купец примолк, а Тоньюкук подозвал к себе одного из воинов и тихо приказал ему что-то. Тот поклонился и вышел из шатра. Старуха у очага побросала в похлебку кусочки мяса, помешала в котелке.

— Вас не тревожит запах еды? — с усмешкой спросил Тоньюкук и повел бровью в сторону очага. — Наверное, ваши люди уже голодают, ведь мы не пускаем и не пустим в город ни одной повозки. Скоро вам придется охотиться на ворон, которые прилетят к вашим мертвецам.

Он усмехнулся, и Ярун тоже состроил на лице ухмылку. Галченя отвернулся, чтобы не выдать своего гадливого презрения к нему. Он не понимал, как можно продать на разорение и гибель целый город, отдать людей своего племени в руки безжалостных врагов, и все ради какого-то товара! Думать о своей выгоде, когда горе на твоей земле! Галчене было противно сидеть рядом с Яруном, словно рядом с заразным больным.

Старуха взяла один из стоявших возле нее серебряных кувшинов, перебралась назад к Тоньюкуку и налила из кувшина какое-то темное питье в серебряную чашу с русским чеканным узором. Тоньюкук отпил из чаши и откинулся на подушки, закрыл глаза, словно в сильном утомлении. Старуха, как непонятное животное, поползла вокруг его ложа, бормоча что-то и позвякивая бубенчиками. Украдкой оглядывая ханского сына, Галченя вдруг пожалел его: рана Явора была тяжелее, но сейчас он был гораздо дальше от смерти, чем Тоньюкук, считавший себя победителем в поединке. Заметно было, что печенег очень страдал от своих ран, и мужество, с которым он переносил боль, вызывало уважение.

Войлочная занавеска у входа снова приподнялась. В шатер вошел воин, а за ним — тот узкоглазый печенег, что приезжал к стенам Белгорода разговаривать с тысяцким о дани. Теперь от его прежнего пышного наряда осталась только шапка с лисьим хвостом, а одет он был в потертые кожаные штаны и засаленный халат, на поясе его висели нож в кожаных ножнах с костяными накладками, амулет и маленькое бронзовое зеркальце. Поклонившись Тоньюкуку, он отполз в сторону и сел на пол, как собака.

Тоньюкук знаком велел гостям продолжать. Боль ран не лишила его глаза остроты, а рассудка — ясности. Он видел, что между Яруном и его толмачом нет согласия, и хотел иметь под рукой своего толмача на всякий случай.