Под целование крестов,
И всё без дрожи благоверной,
Как будто дёргают ботву.
А если снова за измену
Изобличат - бегут в Литву.
Бежит иной, как пёс паршивый,
От казни честной и суда.
Богатств хотят, хотят быть живы,
А мне проклятье навсегда!'
Царь говорил всё тише, злее.
Встал со скамьи, поднял глаза.
Пригнулся у раскрытой двери,
Пошёл, крестясь на образа.
За ним охрана и Ушатый,
Их тени прыгали в углах,
А впереди бежал кудлатый
Слизнёв, ключи держа в руках.
Шли по дворцу, вокруг чадили
Лучины в нишах и углах.
Холопы их в ковшах гасили,
Блуждая после уж впотьмах.
Их караул детей боярских
Сгонял, крича, с пути царя,
Тонуло эхо в звуках вязких,
Тек воздух с запахом угля.
Ударив плетью безответных,
Несущих кадку нечистот,
Царь подошёл к двери заветной.
Слизнев открыл невзрачный вход.
Палата узкая как келья,
Окно глядит в Москву-реку,
Стол, лавка, запах подземелья,
Икона яркая в углу.
Иван почувствовал, что боли
Почти утихли в голове.
Вошёл и встал, исполнен воли,
А солнце дернулось в окне.
Нырнуло в бездну глаз свирепых.
И заступив под этот взгляд,
Застыл с подносами нелепо
Слезнев, вспотев с главы до пят.
'Поставь на стол кушин и птицу,
Испробуй часть еды моей,-
Сказал Иван,- чтоб убедиться,
Что яда точно нету в ней'.
Тот закивал, рукав закинул,
С жаркого корку отломил,
Потом без страха и заминок
Её в раскрытый рот вложил.
Сжевал и хлеб, вино отведал
Под взглядом пристальным царя.
'Ну, полно, Семка, ты под это
Поешь весь завтрак мой зазря', -
Сказал Иван и сел на лавку,
Вкусил от хлеба и вина,
И с хрустом зуб вонзил в казарку:
'Ну, как идут твои дела?
Тебя я сватаю к юннице
Мстиславской, надо нам дерзать'.
Слизнёв замешкался, смутился,
Соображая, как сказать:
'Моя судьба в твоей деснице.
Княжна Мстислаская, что мы
Речем прекрасною юницей -
Из Гедеминовой родни.
Родни литовской, исполинской,
Как Глинский, Бельский, как все вы.
Как сам ты, по Елене Глинской,
Родня для всех царей Литвы.
Честь велика, не верю даже,
Недели две уж в горле ком;
Ведь стану я, великий княже,
Тебе ближайшим свояком!'
Иван хрустел капустой сочной:
'Из тех, кто тут живет в Кремле
Две с половино тыщи точно
Свои мне в свойстве и родне.
Но не литовский князь мне ближе,
А император Константин.
Он предок мой, нет в мире выше
Монаршей крови - он один.
Ещё наследник я Батыя,
Все повторяется как встарь,
Мои все степи зодотые,
Теперь как он я Белый царь!'
Декабрьский ветер смолк внезапно,
Не завывая, не шурша,
На миг как будто безвозвратно
Из всех и вся ушла душа.
Тоскливо двери заскрипели,
Шаги напомнили дворец,
Стал слышен даже свист свирели,
Гул голосов: 'Святой отец!
Благослови рабов нас грешных!'
Слизнёв шепнул: 'Митрополит'.
Иван навстречу встал неспешно,
Оставил кубок недопит.
Вбивая в пол тяжёлый посох,
Митрополит вошёл и встал;
В каменьях крест, седые космы,
В глазах ни злобы ни добра.
Царю степенно подал руку,
И тот её поцеловал
Кривясь, терпел как будто муку.
Митрополит ему сказал:
'Скажи, сын мой, опять убийцы
Тебе мерещились во сне?
Что этот бред не повторится
Ты клялся на иконе мне'.
'Что слышу, отче? - царь отпрянул, -
Меня хотели тут убить,
Убийц нашли мои дворяне
И увели допрос чинить.
Мне почему не хочешь верить?'
Митрополит махнул рукой
Слизнёву тот час отпрянул к двери,
Ушёл с понурой головой.
Иван сказал: 'Садись, святейший'.
Тот сел, рукой ударив стол:
'Хочу, сын мой, тебя утешить,
Пресечь души твоей раскол.
Огромной стала вдруг держава,
Нужны и дьяки, и писцы,
И кропотливая управа,
Не только пушки да стрельцы.
Не только знатных, но и всяких
Пустить тут надобно во власть,
А знать рвет дьяков как собаки,
Которым кость мешают красть.
А ты пугаешь всех толковых,
Боятся честные служить,
Ты веришь лжи и невиновных
Привык бессмысленно губить.
Был у меня князь Юрий Кашин -
Казань брал, воевал с Литвой
Как воевода бесшабашный,
А тут по делу под Москвой.
Он сыну свадьбу затевает,
Сыночка хочет поженить
На девке Ховринской, желает
За ней богатство получить'.
'И что? - Иван пожал плечами,
Косясь на стынущую дичь, -
Им голодранцам можно чаять
Богатство Ховриных достичь.
Самих же Ховриных не плохо
Привадить ближе ко двору.
Не нахожу я в том подвоха,
Тебя же, отче, не пойму'.
'Случайно вышло препиранье
У сына Кашина, вражда
Во время праздного шатанья
С Чулковым Гришкой у пруда.
Чулков сам к Ховриным решился
Сватьев заслать; в ножи пошли,
Но слава Богу люд вступился
И бой без крови развели.
Чулков лишь в рындах и подьячих,
Откуда гонор не пойму,
И князь конечно же назначил
Урок плетьми задать ему'.
'Так это кашинские рожи
Чулкова ждали на заре?
Хотели высечь, а сторожа
Моя взяла их на дворе? -
Царь откусил от стылой птицы,
Махнул рукой туда-сюда, -
Они совсем и не убийцы?
Вот так святая простота.
Они меня в засаде ждали
Не подавая голосов.
На стражу яростно напали.
Я их убью как подлых псов.
Тебе за всех просить охота,
Тебе лишь верю одному.
Но то никчемная забота.
Как помнишь, в прошлую весну?
Ты со боярами толпою
Ко мне в ночи как стая сов,
Связав охрану с жутким воем,
Ворвались, заперли засов.
Желали правды зло и громко,
Притворно сделав скромный вид,
Достопочтенный и покорный,
А я едва не был убит.
Ты был им стягом берегущим,
Тобой прикрылись бунтари
От гнева слуг моих бегущих,
Призывы слышавших мои!'