Колодец времени - книга исторических поэм (СИ)

Домой с торгового двора,

Заснув, под утро не проснулась.

Знай - Марья-Лебедь умерла!'

Но Михаил не верит птице,

Как будто это сон дурной.

Её он гонит, та кружится,

Кричит вовсю над головой.

И вот... с предчувствием недобрым,

Снимает варьгу он с руки

И видит, что углю подобно

Кольцо и в нём черны круги.

На камне, где картины были,

Фигуры птиц, глубинных вод,

Теперь лишь слой угольей пыли,

И значит, что гонец не врёт.

Илью он за себя оставил

Поход дружины направлять,

Во Киев-град коня направил,

Чтоб клятву страшную сдержать.

Помчался Поток нощно, денно

С отрядом стражи молодой,

Опередил бы птиц, наверно,

Вернулся в Киев в день седьмой.

Вбежал он в терем - Марьи нету.

Везде закрыты зеркала.

Спустился в погреб, как по следу,

По белым перьям из крыла.

А Марья в погребе морозном:

На коже иней, лёд зрачков

Под покрывалом будто слёзном

Из крупных белых жемчугов.

Поцеловал её ладони,

Чело и синие уста,

Заплакал на несчастном троне,

И боль была его чиста.

Владимир в княжеских палатах

Уж Михаила ожидал,

Добрыня и дружина в латах.

Обнял князь Потока, сказал:

'Мы о победе славной знаем,

И о беде твоей скорбим.

Уж день восьмой мы ожидаем,

Жену твою во льду храним!'

Вокруг сочувственные лица,

Хотел он пить и сел за стол,

Но из ковша плеснул водицу

Неловко на дощатый пол.

Сказал: 'Мне очень тяжко, други.

Но вас за всё благодарю.

С женой не вынести разлуки,

Я ненавижу жизнь свою.

Я клятву выполнить обязан,

Что до женитьбы Марье дал.

И в смерти с Лебедью я связан,

А я так счастья в жизни ждал!'

Сказал Владимир: 'Нам поведай

Про тайну, и раскрой обет.

И Поток, морщась как от света,

Хоть тень была, сказал в ответ:

'Та клятва очень уж крамольна,

Кто первый вдруг из нас умрёт,

Второй в могилу добровольно

Без отпевания сойдёт'.

Добрыня стукнул стол рукою:

'Ты ведь крещёный, братец мой!

Как клятву ты, господь с тобою,

Мог дать язычнице глухой?

Она проклятая колдунья,

И ей дано бессмертно жить,

В лихую пору полнолунья

Презлые каверзы вершить.

Она, назначив клятву эту,

Скоропостижно умерла.

Я не найду тому ответа,

Но чую сердцем козни зла!'

Все зашумели: крики, споры:

Вскочили враз из-за столов:

Кто за, кто против уговора,

Кто друга подменить готов.

Но Михаил перекрестился,

Поцеловал своё кольцо,

Встал он и низко поклонился,

И поднял бледное лицо:

'Что оговорено - свершится,

Мне слов назад не возвратить.

Пойду во след за Лебедицей,

Прошу в могилу снарядить;

Питье и пищу на три года,

Лампаду с маслом для огня,

Перину, стол, скамью, колоду -

Вот, что возьму в могилу я.

Где сухо, нет в земле водицы,

Могилу надо откопать,

Чтоб сразу ей не обвалиться.

И глубоко, чтоб в рост стоять.

Пусть стены выложат из брёвен,

Из досок пол и потолок,

Проколют холм со входом вровень,

Чтоб я дышать в могиле мог'...

И князь ответил: 'Всё исполним.

Но чтоб за мёртвою женой

Шёл муж крещёный, не припомним,

Здоровый, сильный и живой.

Не так у наших предков было,

Не так случалось завсегда.

Я помню как происходила

Обряда горького страда.

Лежал умерший в домовине

Большой, без окон и дверей,

А на холме клеть на вершине

С костром слагали из ветвей.

Из брёвен толстых ладя крышу

И стены с дверью и окном,

С щелями многими, где дышит

Потом бушующий огонь.

Туда, во клеть, еду слагали,

Питьё, любимого коня:

И злато-серебро кидали,

И клался меч, шелом, броня.

Вокруг холма слагали краду

Из сучьев, хвороста, ветвей.

На земляном валу три кряду

Воротин оставляли в ней.

Затем усопшего вносили

На холм, в его последний дом,

Волхвы слова произносили,

И девы плакали о нём.

Потом в ограде убивали

Его любимых верных слуг,

С конём и снедью рядом клали,

Напротив от него в углу.

А под конец жену иль деву

Вели в его подземный храм,

Её натруженному чреву

Передавали семя там.

Вином поили, одевали,

А после бабы-колдуны

Её в могиле убивали

И поджигали все копны.

И холм сгорал костром огромным,

На небеса перелетал

Огонь с достойнейшим покойным,

И там его Перун встречал.

Затем уголья засыпали,

Справляли тризну восемь дней:

И меч сгоревший сверху клали,

Убитых пленных и коней'...

Владимир встал, прошёл до двери,

Молчали гости за столом,

И он сказал, обрядам веря -

'Хоть и считал обряды злом:

Теперь не так всё справедливо.

Мы отказались от огня.

Наш Михаил задумал диво,

Богов языческих дразня.

Он делал благо нашей церкви,

Мечём и словом много раз.

И сы позволим этой жертве

Свершиться завтра в скорбный час'.

Там, где взметнулся холм высоко,

Кострами землю отогрев,

Отрыли ямищу глубоко,

Сложили пол из целых древ.

Досками стены устелили,

И перекрыли всё бревном,

А сверху землю навалили,

Холм снова сделали холмом.

И в нём оставили над входом

Одну для воздуха дыру,

Свезли и хлеб туда, и воду,

Мёд, сало, прочую еду.

Втащили внутрь и стол, и лавки,

Лампаду, факелы, дрова.

Готово всё уже к отправке

В страну загробного вдовства.

И в день назначенный в палату

Добрыня к Потоку вошёл,

Как будто брат, пришедший к брату...

Его в смятении нашёл.

Спросил: 'Готов ли добровольно

Ты погребение принять?

Просторы вольные, град стольный

На мир подземный променять?'

Ответил Поток: 'В этом мире

Устал я жить, и всё как ночь.

Уже не волен и бессилен

Я это чувство превозмочь.

Мне так назначено любовью

Так мне назначено судьбой:

Наперекор всему злословью

Идти в могилу за женой'.