Колодец забытых желаний

— Да лучше я завтра утречком поеду и заброшу ее!

— Забрасывать ничего не надо, — монотонным голосом сказал Олег Петрович. — Отвезешь икону прямо сейчас.

— Олег Петрович, у вас охраны никакой нету, а на самом деле…

— На самом деле я больше ничего не хочу слушать.

Гена Березин пожал плечами.

Шеф после разговоров с бывшей женой частенько бывал не в духе, и тут Гена решительно его не понимал!

Да у него такие крали водились, закачаешься просто! И еще будут водиться, ибо, как птички небесные, слетаются на его денежки целыми стаями и порхают, порхают!.. Уж такие прелести его окружают, уж такие лапушки, вот хоть сегодняшняя! А жена? Что жена? Ну, была одна, так еще будет, не век же ему бобылем маяться! Хотя он. Гена Березин, всех своих жен на такую маету, как у Олега Петровича, променял бы чохом и глазом не моргнул!..

Рассуждая таким образом и тяжко вздыхая от несправедливости жизни, Гена потащился к входной двери обуваться.

Дурное предчувствие вдруг поскреблось где-то в глубине души, но Гена решительно отогнал его. Он не верил в дурные предчувствия.

Кровь еще долго капала с разбитой губы, и было больно, и казалось, что больно от мороза. Он не знал, сколько времени просидел, прислонившись к стене.

Федор промерз до костей, так что зуб не попадал на зуб. Кстати, зубы он проверил, и они оказались целы — он прямо пальцем полез в рот и долго там щупал, трогал и шатал, и ничего вроде не шаталось. Хорош бы он был с выбитыми зубами!

После того как мужик на огромной черной машине его спас, он кое-как подобрал рюкзак и, насколько мог проворно, поковылял за палатку, в которой красноносый лоточник торговал сосисками. Федор знал, что, как только те двое выскочат из подъезда, куда их, словно беспомощных щенят, покидал бравый мужик, ему настанет конец.

Он с ними не сладит.

За палаткой он постоял, покачиваясь и держась рукой за стену. Все как-то странно мутилось перед глазами, голова кружилась, и грязный утоптанный снег то и дело грозил уйти из-под ног. Так с ним было только однажды, когда на студенческой вечеринке он старательно запивал водку пивом — они там все запивали водку пивом, — а наутро мучились головами, животами и всеми остальными мучениями, которые бог придумал в наказание таким дуракам, как Федор Башилов. Он отходил болезненно, долго, хуже всех. Геройствовали они в общежитии у девчонок, и, собственно, все дело затевалось только ради них. Парни готовились к этому визиту, мужественными голосами сообщали друг другу, что сегодня будет «грандиозный трах» и они все вволю «накидают пистонов». Должно быть, оттого, что все будущие фантастические любовники отчаянно трусили, потели и стыдились, то и напились в два счета, и вожделенный «грандиозный трах» окончился полным провалом, позором и изгнанием их из общежития.

Федор тогда дошел до троллейбусной остановки, сел на лавочку, свесил голову, прикрыл мученические глаза и даже заскулил тихонько.

— Плохо тебе, братан? — спросил какой-то веселый мужик, присевший рядом. — Правил, что ль, не знаешь?

— Знаю, — через вязкую мерзость во рту выдавил Федор.

— А знаешь, так поди похмелись, салага!

Но при одной мысли о запахе спиртного Федора чуть не вырвало прямо на колени участливому весельчаку. Его качнуло, и мужик отскочил брезгливо.

— Да пошел ты!.. Я-то думал, ты человек, а ты, как эти, обдолбанный, видать!..

С тех пор Федор никогда так не надирался, и нынешнее его состояние больше всего напоминало то, давнее.

С трудом нагнувшись, он зачерпнул в ладонь грязного снега, кое-как сдул с него черноту и копоть и вытер лицо. Снег впитал в себя кровь. Федор посмотрел на кровавый комок в своей ладони, размахнулся и влепил его в стену.

— Ты бы, парень, отвалил отсюда, — посоветовал красноносый из своего башлыка. — Гляди, сейчас наряд поедет, заберут.

Федор кивнул.

Мокрое лицо стянуло ледяной коркой, и он нашарил в кармане носовой платок. Платки в карманы ему всегда совала мать, и этот, чистый и свежий, был как будто приветом от нее, из той жизни, которой у него уже никогда не будет.

Кончилась.

Теперь он станет, как загнанный зверь, скрываться от ментов и бандитов, и хуже всего — самое ужасное! — то, что он даже предположить не мог, чем обернется его долгожданная свобода!

Ему ничего не светит, только смерть или тюрьма. А если он не найдет выход из положения, они убьют Светку и… его мать. Мать, которая положила ему в карман носовой платочек, которую он почти не любил — не мог простить, что из-за нее ушел отец!

Федор застонал тихонько.

— Слышь, парень!.. Ты смотри!

— Я смотрю, — хрипло пробормотал Федор.

Она просила отвезти ее в Париж, и он уже почти забыл то время, когда они мечтали об этом самом Париже вдвоем, и тогда ему казалось, что он сделает для нее все, горы свернет, луну с неба достанет, и что еще там принято делать, такое же нелепое и бессмысленное?!

Платок в кровавых пятнах жег ему руку, и Федор бросил его на снег.