Колодец

Она отнимает руку, смущенная своим прикосновением и моим молчанием. И мне вдруг становится жаль того неуловимого «чего-то», что связывало нас какое-то мгновение, как тонкая паутина, но все проходит безвозвратно, и этот миг уносит с собой река времени, в которой некогда озорной паренек и девочка с русой косой давно уже скрылись за горизонтом лет.

— Ребя-а… пошли кур-рнем! — предлагает Пиладзит, едва ворочая языком.

Мне действительно хочется курить, и моментально улетучивается благое намерение не делать этого. Вчетвером выходим на улицу. Земля кажется седой, точно от далекого серого света — пошел снег.

— Ребята, у кого есть… огонь?

«Огонь» есть у меня. Чиркаю спичкой и, пряча ее в ладонях, даю прикурить. Световые тени странно преображают лица, каждая морщина и складка прочерчены будто углем. Лицо Теодора… Лицо Язепа… Лицо Пиладзита…

Снежные хлопья в затишье задумчиво падают нам на головы и на плечи, а в лучах лампы нервно вихрятся, пока не проскользнут и не скроются за границей света и тьмы.

Тот вечер танцев был — чудесный сон,
Но вспыхнул луч зари — растаял он…

— Лиесма! — прислушавшись, говорит Язеп.

— Тсс!

Женщины, видно, уговорили девушку спеть, пока нет нас — тех, кого она стеснялась.

Улыбки ждать твоей иль прочь уйти?
А сердце шепчет, шепчет: погоди!

Слова песни кажутся мне несколько сентиментальными, но голос у Лиесмы звучный и чистый, как зов иволги.

То был последний вальс,
Принес он любовь и тебя,
Кружит последний вальс,
На крыльях мечты мы летим…

Сперва я принял это за тающие снежинки, но потом увидал, что ошибся — по худым щекам Волдемара Пиладзита текут слезы.

Когда Лиесма смолкает, из зала неясным бормотанием доносятся только разговоры.

— Ну, почему я такая… свинья, а? — вдруг спрашивает Пиладзит, ни к кому не обращаясь,

— Ничего, мастер, все образуется, — говорит Теодор. — Смотри, какой белый снежок…

Пиладзит крепко затягивается и нервно кашляет.

— Скоро должен быть поезд из Риги, — опять изрекает Теодор, прислушиваясь к ночным шумам, а невдалеке, невидимые в темноте и вихре снежинок, то и дело переговариваются сосны. Первый снег, прямо как чудо, все падает и падает, и серая, иззябшая, уставшая от своей обнаженности земля становится белой. Снег хороший, он покрывает рытвины на дороге, шрамы на деревьях, отчаянную пустоту убранных полей, делая все чистым, сверкающим.

Когда я, запорошенный, возвращаюсь в зал ожидания, Дайна смотрит на меня с радостным изумлением, живо сползает со скамейки, подбегает ко мне, цепляется за руку и, только послушавшись Анну, нехотя, медленно отправляется за пальтишком. Втроем мы выходим наружу, голые плети дикого винограда уже превратились в светлые кружева.

— Как бело…

Кто это сказал? Анна?

Взглянув, вижу, как постепенно покрывается снегом и она: симметричные звездочки падают на темно-русые волосы и на пальто, цепляются за брови, ресницы. Прищурившись, Анна смотрит вверх, и хлопья дорогой света от лампы как бы текут ей навстречу.

— Знаешь, — говорит она мне, — есть такое поверье: надо выбрать одну снежинку и следить за ней. Если упадет на тебя, значит, исполнится. Если не упадет, то нет…

— Что исполнится?

— Желание.

Она опять глядит вверх, на ее выразительном лице — тихое удивление красотою мира.

— Что ты на меня так смотришь, Том?.. Тебе кажется это ребячеством?

— Ты хорошая, Анна. Какая-то очень чистая…

Маленький комочек снега разлетается об мою щеку, звенит прозрачный детский смех. Оглядываюсь: это, конечно, Дайна. Она дразнится, прыгая передо мной, потом кидается бежать, и я большой черной птицей бегу за ней по свежему нетронутому снегу, полы расстегнутого пальто вразлет, но пробежав немного, запыхавшись, останавливаюсь.

АВТОР

Деревья сумрачно шумят, словно вздыхают время от времени. В мягком снежном одеяле тонут конские копыта. На поворотах скрипят оглобли и колеса стучат глухо, чуть слышно, так что подвода прибывает на станцию никем не замеченная, только Барон в зале ожидания навостряет уши, и его рычание похоже на дальние раскаты грома.

— Ну, чего ты! — прикрикивает на него Кристина, и собака успокаивается.

Бернат заворачивает лошадь к коновязи — тпрр! — и выбирается из телеги. Слезает и Скрастынь, — его с Расой нагнал лесотехник и подобрал по дороге.