Колодец

Должна ли была Лаура сказать свекрови, что именно этих слов никогда, ни при каких обстоятельствах не следовало говорить Ричу, даже в тот страшный вечер? Поняла бы это Альвина, если уж не поняла… не почувствовала сама? И что это могло бы изменить или поправить?

Свекровь часто, надоедливо часто предавалась воспоминаниям о Риче — из глубин памяти извлекала мелочи, покрытые пылью забвения, обтирала, выстраивала, как фарфоровых слоников, в ряд и переставляла на досуге до тех пор, пока начищенное до блеска прошлое не начинало казаться счастливой порой и, превратившись в облако, не возносилось все выше и выше, постепенно все более отрываясь от действительности. Ее любовь была готова на бесконечные жертвы, как всякая любовь, мучительная и тревожная, порой трагическая, порой смешная. В вечном напряжении, с каким она постоянно ждала вестей от сына, было что-то достойное восхищения и одновременно пугающее. Человеческое сердце, казалось бы, должно устать от постоянного накала чувств, хоть изредка забыться, найти какую-то отдушину, однако ничего похожего на самом деле не было.

Разве всего этого мало, чтобы искупить одну-единственную фразу?

Какая несправедливость, и все же, наверное, нет, наверное, все-таки нет…

Лаура выкладывала из сумки свертки и кульки.

— Где же у тебя письмо-то? — поторапливала свекровь.

— Сейчас, мама.

Альвина подошла к двери в комнату и, отворив, крикнула:

— Зайга, от папочки письмо!

Ответила та или нет, не было слышно. Альвина вернулась к столу и села, сложив руки, — приготовилась слушать. Лаура вынула густо исписанный листок в клеточку, развернула, откашлялась, как если бы что-то застряло в горле, и монотонным голосом прочла!

— «Дорогая Лаура!.. Милая мама!..»

Тяжелые веки Альвины дрогнули.

Лаура читала, спотыкаясь о слова, которые не могла произнести вслух, кое-где вставляла фразу, порой запиналась и, краснея, оправдывалась:

— На сгибе стерлось, не видно.

Письмо получилось корявое, путаное. Свекровь слушала молча, ее лицо озаряла улыбка. Из комнаты не доносилось ни звука. Пододвинув к себе кулек, Марис вкусно хрустел баранкой.

Лишь один-единственный раз Альвина прервала невестку вопросом:

— Кто ж это такой Ецис?

— Аист.

— И чего ему только в голову не взбредет! — нежно, как о малом ребенке, сказала Альвина.

Прочитав последние строчки: «Привет всем. Целую Зайгу и Мариса… и маму. Рич», — Лаура вздохнула е облегчением, как после тяжелой работы, сложила письмо, спрятала в карман и принялась раскладывать покупки. Глаза Альвины машинально следили за движениями невестки.

Ни та, ни другая не проронили ни слова.

Лаура зашла к Зайге и вскоре вернулась. Свекровь сидела на том же месте и в той же позе, «переваривая текст», как иронически выражалась Вия. При виде задумчивого, светящегося нежностью лица свекрови Лаура прониклась к ней жалостью и устыдилась.

— Мам, ты знаешь, что такое… раскассировать? — вдруг напомнил о себе Марис.

— Что?

— Раскассировать.

— А что это такое?

— Когда ничего не останется.

— Где ты это слышал?

— От Рудольфа.

— Ты, дружок, что-то путаешь.

— А вот и нет! Он так сказал. Я хотел дать ему яблок, а он засмеялся; «Не надо, а то ты все раскассируешь!»

Всеми мыслями Марис был еще с Рудольфом, отцово письмо для него ровным счетом ничего не значило. Мальчик лихо болтал под столом перевязанной ногой в старой Зайгиной сандалии, карие глаза светились озорством и лукавством. Лаура догадалась, что Марис вспоминает что-то смешное, чего она не знает. Чем они тут занимались, пока она была в школе?

Весть о том, что пришло письмо от Рихарда, совершенно не тронула и Вию.

— Да? — обронила она, явно думая о чем-то другом, и тут же прошла в свою комнату.

Это неживое, безличное «Да?» могло погасить всякую радость, Альвина замолкла на полуслове, и взгляд ее затуманился. Ну да, конечно, Вия с Ричем никогда особенно не ладили, дрались, спорили чуть не с пеленок. Казалось бы, чего им делить, сироты оба, тот и другой. А вот поди ж ты, одни распри между ними…

Она вытащила из духовки щавелевый суп, налила Вии, забелила сметаной, отрезала хлеба.

— Иди есть!

— Неохота, — отозвалась Вия из комнаты.

— Совсем не будешь? — удивилась Альвина.

— Нет.

Вия вошла в домашнем халатике, зажав что-то в обеих ладонях.

— Где ребята? Марис!

— Ты… Ты опять, Вия, выпила! — мрачно сказала Альвина.

— Опять ты, мама, за свое — нотации читать! Я уж, слава богу, давно совершеннолетняя. — Вия вышла за порог, покричала во двор: — Ма-рис!

Мальчик глухо, как из бочки, отозвался из уборной. Дверь мигом отворилась, с треском захлопнулась, и он бегом побежал к Вии.

— Что ты принесла?

— Откуда ты знаешь, что принесла? — со смехом спросила Вия.

— Знаю! Знаю! Знаю! — выкрикивал Марис, прыгая, как собачонка, вокруг Вии, поднявшей кверху обе руки со сжатыми ладонями. — Да-ай!

— Выбирай — в какой руке?

Марис глазами примерился, какой кулак больше, и неуверенно произнес:

— В левой… нет, в правой!

— Ну, левую или правую? — допытывалась Вия.

— Ле… правую!

Она разжала пальцы, на ладони аппетитно лежал «Красный мак».