Колодец

— Тсс! — замахала на них руками Мария.

— Чего ты шипишь как змея?

— Дай ты послушать!

Баритон сменило сопрано, и Эйдис опять наклонился к уху Рудольфа:

— Она.

— Корреспондентка?

— Она самая, с которой я, сталбыть, кофий…

В этот момент назвали фамилию Эйдиса:

«…а также Эдуард Путрам, из старой гвардии «Заречного», стоявший у колыбели колхоза. А вот как раз и он!»

Эйдис насторожился, жадно ловя каждое слово, будто из репродуктора шел не его собственный, только сдавленный, искаженный микрофоном и громкостью голос:

«Нету у нас, конечно, таких пашен, как в Земгале, — холмы все… а поля словно кротами изрыты… но землица — особо плакаться нечего… Если не очень сухое лето, все так и прет из земли…»

— Ей-богу, Эйдис! — заволновалась Мария.

«…и люди теперь едят досыта, дома понастроили… как дворцы, только и знай ездят на моциклетах…»

— Ей-богу, правда он, старый шут! — все еще не смея верить, повторила Мария.

«Спасибо, товарищ Путрам, за беседу, — надрывалось радио, — мы видим — вы торопитесь по делам на ферму молодняка. Желаем успеха! А теперь давайте отправимся на ферму «Гришли» к доярке Хильде Гринталь. Навстречу нам как раз выходит товарищ Гринталь, мы задаем ей вопрос…»

— И это все? — заметил Эйдис, ни к кому не обращаясь, его рука машинально потянулась в карман за куревом.

— Что? — переспросила Мария. — Ничего не слышу!

— Я-то думал, что наговорил им с три короба, — махнул он костлявой лапой. — Приверни тише эту балаболку. Того и гляди уши лопнут.

«Вы слушали радиорепортаж из колхоза «Заречное». Передачу подготовила…»

Мария повернула регулятор, и шум стих.

— Складно получилось, — высказала она свое мнение, — рассудительно так, не похоже на Эйдиса. А у меня уж сердце в пятки…

— Все-то оно у тебя трясется как овечий хвост!

— …ну как при народе что-нибудь отчебучит! Ведь потом от сраму глаза прятать будешь.

Эйдис достал папиросу, чиркнул спичкой, закурил.

— Чего ты нахохлился, старый шут? Чем ты еще недоволен?

— Я думаю.

Мария пожала плечами.

— Вы на него посмотрите, он думает!

Эйдис молча выпустил облачко сизого дыма, откашлялся и сказал:

— А все ж хитрая у барышни эта машина. Все равно как… дуршлак. Жижа, сталбыть, вытекает, остается одна гуща. — Эйдис выпустил еще облачко дыма. — Техника, брат…

— Техника, — согласился Рудольф, отказавшись от мысли объяснить принцип действия магнитофона.

Эйдис серьезно кивнул.

— Оно хорошо посидеть так, без дела, да надо вставать, идти в хлев, — проговорила Мария и нехотя поднялась, ушла на минуту и появилась в рабочей одежде, без зубного протеза, и говорила уже как обычно, пришепетывая: — Что у тебя там в зеленом пузырьке-то? Питье какое или мазать чего?

— В каком пузырьке?

— Который в твоей сумке.

Ну ясное дело, за какую-нибудь минуту Мария успела не только переодеться и вынуть вставные зубы, но и проверить содержимое его сумки.

— Это шампунь, Мария.

— А что им… шампионом делают?

— Голову моют.

— Выходит, это мыло?

— Вроде того.

— И я заметила, на язык возьмешь — мылом отдает, — обрадовалась Мария. — А голова от него как?..

— Вот попробуете и увидите.

— Так шампион этот — мне?

— Вам, Мария. И конфеты тоже, которые вы, наверно, видели.

— А как же, видала, видала, — бодро отозвалась Мария и прибавила: — Ох и балуешь ты меня, Рудольф. — И, потянувшись к нему, неожиданно громко чмокнула его в щеку старчески мягкими губами. — Спасибо тебе, уж какое спасибо!

— Пустяки это, ничего не стоят, — смущенно сказал Рудольф.

— Как не стоят! На этом, как его… на мыле писано — семьдесят пять копеек. И конфеты — шоколадные, небось по три рубля кило, а то и больше…

— Мерзавчика бы сегодня тоже не мешало, — заметил Эйдис.

— Ну да, ну да, ему бы только заложить. Выкинь из головы! Давайте лучше есть бонбонки! — сказала Мария и пошла за конфетами.

— На донышке-то хоть осталось с прошлого раза? — гнул свое Эйдис и украдкой мигнул Рудольфу.

Мария вернулась с кульком конфет.

— Тебя, мать, корова в хлев вызывает, — напомнил Эйдис.

— И чушки некормлены, — спокойно согласилась Мария и протянула кулек Рудольфу: — Бери! Отец, он сладкого не ест.

— Такую дрянь в жизни не брал в рот и на старости лет не возьму, — отрезал Эйдис и сплюнул.

— Дрянь! — возмутилась Мария, шелестя оберткой и со вкусом разжевывая конфету.

— Хоть убей, душа сладкого не примает. Как съем, понимаешь, прямо в жар кидает…

— Блажь, и больше ничего, — заключила Мария и сунула руку в кулек за новой конфетой. — Почему я ем — и никакого жару, а?

— Ну, у тебя, хе-хе, много чего по-другому…

— У-у, бесстыжие твои глаза!

— Это сенсибилизация, — сказал Рудольф. — Повышенная чувствительность к…

— Наговори еще ты ему, — заругалась Мария, — тогда он совсем из меня душу вытянет.

— Смилуйся, мать, когда я из тебя душу тянул? — взмолился Эйдис.

— А думаешь — нет? Морковку из супа вылавливает, кисель есть он не будет, хоть я тут лопни, хоть тресни…

— Да кто тебя заставляет варить? Не вари!

— …свеклы — не надо, булки — не надо… Оттого ты и тощий такой, на люди вывести стыдно.

— Да что я тебе — баран, что ли, чтобы меня выводить!