Колодцы знойных долин

Над ними вставал рассвет, и звезды постепенно бледнели и гасли. Медленно и широко разливалось по небу золото, поднимая его все выше и выше над землей. Слева тянулись кривые барханы песков. Гнедой конь с потемневшей от росы шерстью и тяжелой дремучей гривой шел крупным шагом, приближаясь к одинокой каменной бабе, застывшей на бугре. Пройдя версту после древнего памятника — балбала, конь вошел в пески, закружил меж высоких бесконечных дюн, золотившихся под солнцем. Теперь копыта его вязли в сыпучем песке, и он нес беглецов, укачивая, словно в колыбели. Голова Санди лежала на плече Махамбета. В глаза били лучи утреннего солнца, и густые ресницы девушки чуть вздрагивали. Легкий румянец разлился по щекам, губы улыбались радостно и устало. Она дремала, но, когда конь, приседая на задних ногах, съезжал с зыбкой горы, Махамбет чувствовал, как напрягалось тело Санди. Конь, довольный седоками, не выбивающими его из равновесия, безостановочно мотал лохматой головой и, преодолевая бархан за барханом, уходил все дальше в пески…

Просторный четырехугольный двор Карабауской школы был полон людей, одетых в военную форму, в дорогие халаты, в лохмотья. Люди всех слоев, разных возрастов, самых различных убеждений и взглядов сновали взад и вперед по двору, сталкивались, ругались, собирались в группы, шептались по углам, смеялись и жаловались друг другу. Единственную школу на две волости — Карабаускую и Саркульскую — уже два года занимала Гурьевская уездная земская управа[38] партии «алаш».

Сюда, в земскую управу, привез Нургали донесение управителя Казбецкой волости Мухана. Волостной сообщал, что без помощи милиции ему невозможно будет справиться со сбором покибиточных налогов, потому что аулы уильских черкешей теперь кочуют по самым отдаленным местам и не признают его власти. Виной всему он считал вооруженный отряд бедняков, возглавляемый Абеном и молодым учителем Хамзой. Отряд, по слухам, увеличивается с каждым днем.

Посылая это донесение, Мухан пытался освободиться от непосредственного участия в сборе налогов и вместе с тем не потерять свою власть. Он хорошо знал, что отряд уже месяц, как покинул пределы волости.

Бродя по двору, Нургали вспоминал тот вечер, когда в аул приехал в сопровождении отряда милиционеров представитель управы. Сразу же прошел слух, что отряд Абена, уходя из волости, возле гор Акшатау попал в засаду. Прослышав эту весть, отец Нургали Турлыжан и еще два старика — Текебай и Ернияз — в сильном волнении прибежали к Мухану, как только из аула убрались алаш-ордынцы. Волостной был явно доволен тем, что старики пришли к нему, и долго говорил о себе.

— Сейчас легче быть последним батраком, чем стоять у власти, — начал он. — Скажи, Турлыжан, разве не так?

Старик поставил чашку на дастархан и, глядя, как байбише Мухана, молодая полная женщина, наливает густой ароматный чай, ответил:

— Тебе виднее, Мухан.

Знал старик, какова разница между положением управителя и жизнью последнего батрака, но уклонился от прямого ответа. То ли осторожность, овладевающая человеком под старость, удержала Турлыжана, то ли еще что-нибудь. Может, даже боязнь за Нургали, служившего с недавних пор посыльным у Мухана.

Давно закончилось чаепитие, а Мухан не унимался. Пока он нужен хотя бы этим трем старикам, распинался волостной. Действительно, разве не он сделал все возможное для побега Хамзы, когда алаш-ордынцы пытались его арестовать? Иначе сидел бы Хамза сейчас в тюрьме, и кто знает, чем бы он поплатился за свои взгляды: времена сейчас крутые. А разве не знал он, где скрывались от власти дети почтенных старцев? Под боком, в Коптугаях. Знал, что там уже настоящий отряд. И это они обезоружили девятерых алаш-ордынцев, остановившихся в ауле рода Исык. Да, в сыновьях Турлыжана, Текебая и Ернияза видна хватка их предков, уильских батыров, и этим они нравятся Мухану… Но за что они борются?

Байбише внесла на подносе дымящуюся груду свежего бараньего мяса, и гости не спеша принялись за еду.

— И что я имею за все это? — обратился Мухан к Турлыжану через некоторое время. — Власть ругает, нищие косятся, будто это я пустил их побираться по миру. А придут большевики, и твой сын Хамза первым набросится на меня. Я уже не говорю про Абена, он чужак, из рода Исык. — Он повернулся к Ерниязу: — Да и твой тихоня Кумар…

Старики слушали управителя, который по возрасту годился им в сыновья, не перебивая, изредка кивая головами и вздыхая. Они ждали плохой вести, были готовы к ней, потому что Мухан сделал долгое вступление к ответу, за которым они пришли. В степи так уж принято: сразу не сообщают о смерти близкого человека, а Мухан был все же родичем — черкешем.

— Среди двенадцати погибших у гор Акшатау, — сказал наконец главное Мухан, — ваших детей не оказалось. Но теперь, когда известно, из каких аулов повстанцы, в волость придут отряды. Тем более что я отказываюсь собирать налоги. Людям уже нечего больше отдавать!..