Колодцы знойных долин

Что-то странное было в поведении стариков. Нет, не покорность, а неуверенность, что ли… «Не связано ли это с возрастом?..» — подумал Хамза. Было удивительным то, что люди боролись, мечтали о будущем, а когда оно недалеко, они вдруг начинали беспокоиться, вместо того чтобы радоваться. И хотя эта мысль взволновала Хамзу, он не стал приставать к старику с расспросами. Решил, что будет лучше, если он заговорит сам. Но старики замолчали, и Хамза с Абеном попрощались с ними.

Повстанцы располагались в двух старых, затерявшихся в глубине барханов кстау. Когда-то это была, видать, неплохая зимовка с уемистыми сараями и широким общим двором, но время основательно разрушило постройки, почему-то покинутые людьми.

Джигиты еще в самом начале осени привели в порядок дома. Они тщательно заделали дыры в стенах и крышах, обмазали глиной стены внутри и снаружи, поставили двери. Только остатки рва, некогда окружавшего зимовку, они засыпали землей. Далеко от дорог и аулов, в густой чащобе низкорослого жингила и серебристого лоха, между которыми довольно травы для лошадей, стояла зимовка. Но теперь с приближением белых Абен решил оставить ее.

В помещении было тепло. Посередине комнаты ярко пылал костер. Джигиты тесными группами расположились вокруг на охапках сена. Кто приводил в порядок сбрую, кто проверял и чистил оружие, кто просто отдыхал. Рядом с Махамбетом сидела Санди и задумчиво глядела в огонь. У входа на тростниковой циновке Жумаш свежевал овцу. Продвигая кулак, он точными и резкими движениями отделял кожу от туши; рукава серой рубашки были засучены, измазанные жиром мускулистые руки джигита тускло блестели. На лбу его был виден узкий и длинный, от виска до виска, шрам. Недалеко от Жумаша сидел сгорбившийся Кумар. Шумно хлопнула дверь. Зашел погреться кто-то из джигитов, охранявших коней, перебросились словом-другим. И снова стало тихо.

Абен с перевязанной головой полулежал у стены. Рядом с ним сидели Хамза и Нургали. Они что-то негромко обсуждали, и лицо Нургали выражало досаду.

Было что-то торжественное и волнующее в этом спокойном ожидании похода, в неторопливых движениях и негромком говоре джигитов, в грустном молчании Санди, даже в полыхании костра. Чуть слышно пророкотали струны домбры… Хамза заметил, как вздрогнул задумавшийся Абен.

Громче ударили пальцы по струнам. Худощавый, бледнолицый парень с перевязанной головой приятным густым голосом запел песню.

— Это Акжигит, — сказал Хамза, обращаясь к брату. — Из аула Адайбека. Помнишь, мы проведали его отца перед смертью? Лукпаном звали…

Нургали кивнул и с любопытством посмотрел на Акжигита.

Полная мужества и любви к своей земле, взлетела песня, набрала силу; она была под стать этим смелым джигитам, поднявшимся на борьбу. Песня была о них самих…

Как любовь мне доказать свою?..
Хочешь, как звезда, сгорю в бою?
Лишь взлетела б, радости полна,
Песнь в печально-песенном краю…

Дверь открылась и закрылась на этот раз бесшумно, пропустив в комнату двух стариков. От дуновения ветра пригнулось и выпрямилось пламя, осветило глаза джигитов, замерцало на стволах прислоненных к стенам винтовок, выхватило из темноты белые повязки… Мягкий девичий голос Санди вошел в мелодию. Джигиты пели. Мудро вторили им струны домбры…

За годами пусть пройдут года,
Голос мой запомни навсегда.
Ты любовью сына, моя степь,
Будешь вечно, вечно молода…

Абен приподнялся и повернул голову к Хамзе.

— Нет, не имеем мы права подвергать ее жизнь опасности, — сказал он тихо.

Хамза увидел в его больших карих глазах затаенную боль и понял, что Абен опять вспомнил свою семью.

Санди была беременна, и сегодня Абен высказал Махамбету свое беспокойство. Наступает зима. По предсказаниям стариков, она будет небывало суровой. Исход утреннего боя может изменить многое. Санди лучше всего жить у сестры. Нургали отвезет ее к Нагиме. Но Махамбет промолчал в ответ на его предложение.

— Мы не имеем права их разлучать, — тихо возразил Хамза. — Пусть решат сами.

— Война не для женщин, — отозвался Абен, нахмурясь.

Нургали сидел молча.

Ты любовью сына, моя степь,
Будешь вечно, вечно молода…

— Такое ощущение, будто я остался в стороне, — проговорил Нургали, когда стала затихать песня.

— Сам не ценишь себя, — Абен живо повернулся к нему и сморщился от боли. — Без тебя мы бы из Акшатау не унесли ноги. — Слова Абена прозвучали сердито: — Почему вас, молодых, так и тянет в самое пекло? Ты же не бездельничал!

— Я разве сказал, что хочу остаться в Тайсойгане? — возразил Нургали. — Приставили к Мухану, был при нем. Вот только объясни это женщинам и старикам, — улыбнулся он. — Тычут в меня пальцами и ругаются…

Абен и Хамза невольно рассмеялись.

— И сейчас ругаются? Или уже убедились, что ты другой? — спросил Хамза.

— Вот привезу винтовки…