Колодцы знойных долин

«Вернись, как тигр, свирепым, — вторили им охотники. — Чутким, как сова».

«Натиск возьми у вепря, — пели многоопытные старики. — Будь вынослив, как вол…»

«Лукавым, как лисица, — вторили им юноши. — Алчным, словно волк».

«Спор веди, как сорока», — напутствовали женщины…

«Будь в пути, как нар!..[28]» — отозвалось в горах…

Надвинулись громады светло-коричневых скал, вырастающие из высоких трав с мелкими голубыми цветами; зазмеилась перед глазами каменистая тропа; пронесся могучий тау-теке, закинув на спину рога-сабли; из сухого белесого тумана вынырнула бурая птица и устремилась за зайцем… Жалобно закричал заяц, увидев тень беркута… Кобыз пел о торжестве жизни и страданиях живого существа. Далекий Козкормес неудержимо звал беркутчи к себе. Рано повзрослевший и понявший мудрость стариков, отнимающую у людей волю, Манкас, словно сына, посылал в горы свою песню. Он увлекся, мелодия захватила его, и по привычке Манкас стал напевать под звуки кобыза, и его напев напоминал стон.

Открылась дверь, в кибитку, что-то жуя, вошел Амин. За ним показались другие мальчишки. Глаза Манкаса сверкнули, словно у волка, ушедшего от погони.

Через некоторое время вошли джигиты и девушки, затем, стараясь сохранить достоинство, переступили порог осторожные старики. Вскоре дом был полон людей. Они собирались здесь и раньше послушать игру Манкаса, но сегодня происходило что-то необычное. Неистово, словно военная труба, играющая сбор, пел в руках беркутчи кобыз. И голос Манкаса уже не стонал, а взлетал широким и торжествующим криком; желтые глаза беркутчи горели, и люди, словно завороженные, окружали джигита все плотней.

Неожиданно в песню ворвался другой голос, раздраженный и скрипучий, подобный фальшивой ноте. Он заставил людей податься от беркутчи. Растолкав всех, в круг вбежал бий Турас и с ходу замахнулся палкой на Манкаса. Тот резко откинулся назад, на какое-то мгновение опередив старика, толстая палка миновала висок и задела кобыз. Волосяная струна лопнула с жалобным вздохом. Манкас вскочил на ноги.

— Не смей напоминать о Козкормесе! — закричал бий, гневно потрясая палкой. — Не смей!

— Почему? — вскинул голову джигит. — Там мы были аулом гордых беркутчи!

— Аулом беззащитных! — отрезал Турас.

— Мы жили на родине…

— Плач вдов не утихал там ни на минуту! — отпарировал старик.

— Теперь мы жалкие откочевники…

— Зато свободны!

— Кому нужна такая свобода? — закричал и Манкас. Подскочил к плотному смуглому мальчику, стоящему к нему ближе остальных. — Ты хочешь стать беркутчи?

Мальчик спрятался за спину старухи, но Манкас вытащил его обратно:

— Твой дед был прославленным охотником!

— Его отец стал скупщиком ковров и обрел покой в Каракумах. — Турас вырвал заревевшего от испуга мальчика из рук племянника.

— А ты? — Манкас, дрожа всем телом, повернулся к другому мальчику. — Твой дед был хозяином гор!

— Его отец — пастух.

— А ты? Твой дед любил Козкормес больше жизни!

— Его отец стал торговцем.

— А ты? — Манкас чуть не опустился на колени перед Амином. — Твой дед, словно птица, прыгнул со скалы Шеркала!

— Он был безумцем! — Турас едва успел заслонить собой подручного Манкаса, рванувшегося навстречу наставнику.

— Кто пойдет со мной на Козкормес? — Манкас обвел сородичей горящим взглядом. — На родине мы снова станем аулом беркутчи!..

Турас смотрел на племянника с холодным вниманием. За людей, подвластных ему, он был спокоен, и сейчас его занимало лишь то, что предпримет Манкас. Было ясно, что после этой ссоры им не жить в одном ауле. Если и жить, то только после того, как Манкас упадет ему в ноги… Может, вспомнит джигит, как бий Турас искал в чужих городах наставников, как заставлял его постигать секреты ювелирного и оружейного дела? Может быть, поймет, чем он обязан дяде?.. Опомнится? Попросит прощения?..

В кибитке было тихо.

— Помиритесь, — попросила какая-то старуха с отчаянием. — Вы же родичи!..

Люди заговорили, задвигались, но стоило Турасу оглянуться назад, как они тут же смолкли и потупили взоры. Стало еще тише.

Старик и джигит стояли друг против друга и ждали, что предпримут сородичи. Манкас еще надеялся, но надежда его таяла с каждым мгновением, подобно неожиданно выпавшему в середине весны снегу. Он физически чувствовал это и не знал, как поступить.

— Не уходи, Манкас, — попросила та же старуха и всхлипнула.

Этим было сказано все. Манкас опустил голову.

Медленно, один за другим, люди стали выходить из кибитки. Уходили молча, глядя под ноги и унося в сердцах горечь.

Последним вышел Турас, увел упирающегося Амина. Манкас последовал за ними и остановился у порога. Люди поспешно скрывались в домах.

Он закрыл глаза.