Кологривский волок

— Нечего выгораживать! Переменился ветер — должен смотреть.

— До сей поры будто карболовкой пахнет.

— Трактор еще доверили такому-то огарку! Ну уж мы бы дали ему рвань, если бы не сбежал! — задирчиво подбочившись толстыми руками, грозилась Евстолья Куликова. — Погли-ко, траву-то всю искорежило — до чего сильный яд, и березы охватило.

— Да что там березы! У меня яблони, паразит, сгубил, — взбеленился Павел Евсеночкин. У него гневно тряслась нижняя губа, узко посаженные глазки горели местью. — Все листья посвертывались, значит, посохнут, Я этого так не оставлю, я ему покажу, мазурику! Помяните мое слово!

— Владыко велит — не то еще будет, — мрачно угрожал Василий Коршунов, и, зная о его поврежденном уме, ему не перечили.

— Я иду, смотрю, коровы жвачку не жуют, а Тарантин теленок лежит и голову вытянул, — рассказывала Прасковья Назарова, взбалмошно прихлопывая себя по бедрам.

— А ежели корова у кого падет? Нечего потакать такому хулиганству: составить акт, и пускай выплачивает в полном размере или с колхоза взыскать, — не унимался Евсеночкин.

Когда стали расходиться, он еще негодовал, шагая рядом с Сергеем:

— Безобразие, понимаешь, форменное хулиганство! Кто давал указание опрыскивать лен? Агроном? Ясно. Куда он смотрел? А как это называется, которым опрыскивают? Гребицит? Ну, наплевать, и ошибусь, дак поймут. Я вот сей момент напишу куда следоват, все, как есть, раздраконю, помяни мое слово. — Евсеночкин раздраженно брызгал слюной и тряс крюковатым пальцем, жаждая отмщения.

Сергей знал, что сосед исполнит свое намерение: с усердием будет водить пером, сочиняя жалобу в райгазету. Вероятно, нагорит Генке за сегодняшнюю работенку, и оправдывать его нельзя — здорово напортачил, вон трава-то как перевилась, корчится от боли.

Татьяна допоздна оставалась возле телят. Одного не удавалось отходить: ветеринар, уезжая, распорядился, в случае чего убрать его. Это была телушечка красной масти, с белой звездочкой на лбу, очень ручная и ласковая, любившая сосать пальцы и пуговицы: недосмотри, так и одежду изжует. Татьяна чаще других баловала ее каким-нибудь лакомством, и вот теперь она безмолвно страдала, лежа на деревянной елани, ее глаза не выражали ничего, кроме покорности.

И все же Татьяна удержала, спасла Звездочку, выпоив ей через соску весь вечерний удой молока от Басенки. Дождавшись, когда у телушки появится жвачка, вскрикнула от радости:

— Сережа! Смотри, жует! — Обхватила руками морду телушки, поцеловала ее в звездочку на лбу. — Ах ты, терпеливица! Ах ты, умница! Ну-ка, сенца-то! Возьми, возьми хоть клочочек! — Глаза и все лицо Татьяны сияли торжеством. — Я, пожалуй, не пойду домой, останусь ночевать около них.

— Теперь уж поправятся — все жвачку жуют. Пойдем хоть поужинаем.

Едва увел Сергей жену домой. Ночи в эту пору короткие, но Татьяна, не дождавшись рассвета, тихонько поднялась и босиком, на цыпочках, вышла из избы: взяло беспокойство за телят.

Наутро все деревья в Шумилине, особенно березы, пожелтели с наветренной стороны и стояли теперь точно разбитые параличом: одна половина живая, другая — посохшие. Трава побурела, кусты по опушке леса тоже опалило. Выйдя на крыльцо, Сергей не узнал деревню, она была как будто нагой, неуютной.

19

Возле дома у Сергея Карпухина как бы филиал колхозных мастерских: самоходный комбайн, гусеничный трактор с прицепом да Генкин колесник с навесной косилкой. Механизатор должен знать любые машины и механизмы, какие есть в колхозе.

На днях скосили савинское клеверное поле, теперь клевер высох, и городские девчонки скирдуют его. Не работа, а праздник при таком-то многолюдий, кругом белые платки, пестрые платья и задорный смех, шутки. Всегда бы так весело было. Колесный трактор подгребает клевер в валки, а Сергей на своем ДТ медленно тащит целиком всю скирду, сметанную на срубленной березе (зимой так же, без всякой перевалки, зачокерует ее тросом за комель и отбуксирует к ферме). Девчонки с обеих сторон подбирают валки, подают клевер вилами, другие принимают наверху. Конечно, нет у них деревенской сноровки, многие и вилы-то в руках не держали. Сергею хочется выскочить из кабины, помочь им, он так и делает, когда скирда поставлена на место и остается только свершить ее: ловко, с молодеческой удалью взламывает навильники.

Ребята, вроде Генки Носкова, затевают возню с девчонками, заигрывают с ними — такой визг-крик подняли, что небось в деревне слышно. А в минуты «перемирия» девчонки запевают песни, голоса у них звонкие, чистые, кажется, возносятся в поднебесную жаворонковую высоту: слушаешь — и душа как бы вздымается.