Колокол

— Пол не ведает, что творит, — сказал Майкл Тоби. — Когда Питер дорывается до съемок человека, это надолго. Видно, вымещает свое вечное недовольство птицами — их-то не усадишь!

Майкл с Тоби пошли рядом… Позади они слышали смех оставшейся троицы и протестующие возгласы Доры. К Полу, похоже, вернулось хорошее расположение духа. Майкл вдруг ощутил, что удивительно счастлив. Как будто по его милости собрались все эти люди, будто благодаря ему удался этот дивный вечер и эти невинные радости. Слово «невинные» само пришло ему на ум, и он даже не стал вдаваться в размышления по этому поводу. Как редко в компании других людей ему доводилось чувствовать себя вольготно, так отдыхать душой. Мысли его обратились к Нику, но навеянная ими грусть была светла и не омрачала сладостного покоя. Ему приятно было идти рядом с Тоби и бездумно говорить обо всем на свете и ни о чем именно. На душе был праздник.

— В этом лесу есть просека, — заметил Майкл, — неподалеку от той поляны, где мы сейчас были, там иногда можно увидеть козодоев. Видел когда-нибудь козодоя?

— Нет, но очень хотелось бы! — воскликнул Тоби. — А вы мне покажете?

— Непременно, — сказал Майкл. — Как-нибудь вечерком на той неделе сходим. Престранные, скажу тебе, это птицы, на птиц-то совсем не похожи. Увидишь — поневоле поверишь в существование ведьм.

Совершенно неожиданно они выбрались из лесу на широкий луг у дороги. Великолепная панорама, хорошо им знакомая, вновь открылась взору в свете пылающе-желтого, почти закатившегося солнца и поблекшего до зеленоватой голубизны неба. Внизу, в озере, виднелось ярко подцвеченное недвижное отражение дальнего косогора и дома — чистого, жемчужно-серого, и так ясно проглядывались все его очертания, что казалось, будто он совсем близко. За ним, на пастбище, на бледной линии горизонта деревья принимали клонившееся солнце, и один уже пожелтевший вяз полыхал, как громадный костер.

Они стояли, дыша полной грудью, и безмолвно глядели, наслаждаясь простором, воздушной ширью, мягкими красками. Из-за озера вдруг донеслось отчетливое, нежное пение. Голоса лились, сплетались, подхватывая друг друга с завораживающей нелепой точностью мадригала. Отчетливее всех в общем-то слышно было тоненькое победное сопрано Кэтрин, которая вела мелодию. Певцы были далеко, слова разобрать было трудно, но Майкл и так знал их.

Всю жизнь молчавший, лебедь среброкрылый

Пред самой смертью горло разомкнул,

— Склонился к брегу и собрался с силой.

Пел раз и навсегда, потом — уснул.

[25]

Пение смолкло. Тоби и Майкл улыбнулись друг другу и медленно побрели к переправе. Час был волшебный, спешить не хотелось. Подойдя к озеру, они услышали совсем иные звуки. Майкл вначале не понял, что это, а потом узнал нарастающее крещендо реактивного двигателя. Из неясного бормотанья он вырос в оглушительный рокот, от которого, казалось, вот-вот разверзнутся небеса. Они посмотрели вверх. Прямо над Имбером, сверкая, будто ангелы, неслись четыре реактивных самолета. Летели они строем и вдруг с абсолютной синхронностью свернули вправо, взмыли вертикально ввысь, потом с эдакой ленцой перевернулись головой вниз — шум на мгновение стих — и вновь зарокотали, выполнив петлю с такой точностью, будто их связывали невидимые нити. И вновь они подались носом ввысь — прямо над головой у Майкла и Тоби. Достигли некой далекой вершины и развернулись, словно лепестки цветка, на четыре стороны света. В следующий миг бни улетели, оставив четыре серебристые дорожки да стихающий вдали гул. Наступила полнейшая тишина. Все произошло очень быстро.

Майкл стоял, раскрыв рот и запрокинув голову, сердце у него бешено колотилось. От шума, скорости, красоты самолетов он на какой-то миг лишился сознания. Тоби взглянул на него тоже зачарованный и возбужденный. Майкл опустил глаза и обнаружил, что вцепился обеими руками в голую руку мальчика. Рассмеявшись, они разбрелись в разные стороны.

Глава 9

— Главное требование праведной жизни, — говорил Джеймс Тейпер Пейс, — это отказаться от личностного сознания. Говорю я это, милые братья и сестры, как человек, прекрасно отдающий себе отчет в том, что сам он далек еще от его выполнения.

Это было на следующий день, в воскресенье. Джеймс стоял на возвышении в Длинном зале, положив руку на пюпитр, и читал воскресную проповедь. Он нервно щурился и слегка покачивался, вместе с пюпитром.