Колокола Бесетра

Если его оставят в покое, Могра попытается припомнить всех завсегдатаев «Гран-Вефура», кем они были и кем стали. Время тогда было сложное. В жизни у каждого внезапно происходили самые неожиданные перемены. Все только начинали свою карьеру, и кто-нибудь то и дело выскакивал вперед. На такого смотрели с завистью. Бывало, кто-то и вовсе терялся из виду, чтобы снова появиться года через два-три.

Прочного положения тогда не было ни у кого. Многие судьбы еще не определились, и кое-кто из тех, кого Могра знавал в те времена, пошли ко дну, бесследно исчезли, как это случилось, например, с Зюльмой.

Он знает, что Бессон не был тогда таким импозантным и вкрадчивым, как теперь. Но если Мистангет и этот ее законник стоят сейчас перед его глазами как живые, то образ друга почему-то расплывается. Наверное, потому, что он сам и этот сидящий перед ним шестидесятилетний человек старели вместе.

– Что же касается уколов, то кроме успокаивающих, чтобы ты хорошо спал, мы вводим тебе, если хочешь знать...

Могра не испытывает ни малейшего желания это знать.

– ...мы вводим тебе, если хочешь знать, антикоагулянт, синтрон, который предотвращает образование новых сгустков крови...

Он понимает далеко не все, когда Бессон начинает рассказывать ему, что показали энцефалограмма и рентгенограмма.

– Вот такова клиническая картина. Если ты чего-нибудь не понял или хочешь задать мне какой-нибудь вопрос, я дам тебе карандаш и бумагу. Не надо? Как хочешь... Но я надеюсь, ты веришь, что я говорю тебе правду и об опухоли мозга не может быть и речи?

Они совершенно не понимают друг друга. Это похоже на разговор немого с глухим, если, конечно, такое общение можно назвать разговором. Бессон говорит об опухолях и рентгенограммах, тогда как Рене, если бы такой вопрос можно было бы задать, пусть даже другу, спросил бы: «Ты доволен собой?»

Ведь, несмотря на видимость, это гораздо важнее всего остального. Живет ли такой человек, как Бессон д'Аргуле, в мире с самим собой? Чувствует ли он под ногами твердую почву? Верит ли он в важность того, чему себя посвятил, в реальность того, чего достиг, – в эти лекции в Брусее, в свою репутацию в медицинском мире, в свои отличия, в квартиру, полную редкой мебели и произведений искусства, в место, которое отведено ему в справочнике «Весь Париж»?

Такие вопросы можно задать и другим, причем не только завсегдатаям «Гран-Вефура».

Не является ли их деятельность, так же как и у него, своего рода бегством? Не появляется ли у них ощущение, пусть даже иногда, что они предают?

Что предают? Он этого не знает, и сейчас не время рассматривать этот вопрос столь основательно.

– А теперь перейдем к твоему настроению.

Неужто Бессон собирается перейти к тому, что на самом деле важно? У Могра появилась тень надежды, он даже слегка удивлен, потому что это меняет портрет друга, который он только что себе нарисовал. Портрет немного приукрашенный. Он убежден, что, когда Бессон прибыл в Париж, он уже точно знал, какую сделает карьеру, какая перед ним стоит цель и какими средствами ее следует добиваться, был полон решимости пройти через все преграды.

Семья у него была небогата, но все же более зажиточна и буржуазна, чем у Могра. Отец его до самой смерти работал врачом в деревушке Вирье в департаменте Изер. Пьер закончил лицей в Мулене, после чего поступил в Париже на медицинский факультет.

Занимался он, как рассказывают, блестяще и стал учеником, причем любимым, Элемира Года, прославленного психиатра того времени и преемника Энбера в больнице Сальпетриер.

Случайно ли он взял в жены дочь своего шефа? Неужели из всех знакомых девушек он полюбил именно ее? Может ли он поклясться, что в его выбор не вкрался элемент расчета?

Благодаря тестю он в тридцать два года стал главным врачом сперва в Биша, потом в Бруссе и из психиатра переквалифицировался в терапевта. Психиатрия дело не слишком выгодное. Когда же он стал терапевтом, у него тут же появилась светская клиентура.

Случайно ли Бессон передружился со всякими знаменитостями и постепенно отвоевал себе место во «Всем Париже»? Кто знает? Может, он и к их кружку присоединился не без задней мысли? Разве среди тех, кто встречался за столиками в кафе Графа, не было нескольких будущих знаменитостей?

Разве его тесть был ни при чем, когда в тридцать четыре года Бессон стал одним из самых молодых профессоров во Франции, три года спустя получил кафедру, а после смерти Года стал академиком?

Внутренне для Рене, неподвижно лежащего на кровати и не сводящего глаз с собеседника, не имеют значения ни факты, ни намерения. Ему хотелось бы знать, отдает ли его друг во всем этом себе отчет. Это вопрос искренности и трезвости мысли.

Еще до болезни он часто размышлял над ним, имея в виду других людей, главным образом политических деятелей. Ответы у него получались разные, в зависимости от настроения, но тогда не было такой неотложности, как сейчас,