Колокола Бесетра

Интересно, кому они заказали некролог? Явно комуто из тех, кто был с ним в «Тран-Вефуре», скорее всего академику Даниэлю Куффе, и Могра живо представил, как тот садится за работу прямо тут же, в комнате, где они завтракали. Дело было безотлагательное. Редакционный курьер-велосипедист ждал буквально за дверью, чтобы доставить статью, как только она будет готова.

Могра почти уверен, что некролог уже набран и ждет своего часа.

– Знаешь, Рене, добраться до тебя было не так-то просто.

Колер сказал это почти теми же словами, что и Лина.

– Там, внизу, установили заграждение.

Могра не принял в расчет, что в течение тех дней, что он провел в забытьи и одури от наркоза, жизнь продолжалась: о нем говорили, узнавали, как он себя чувствует, пытались к нему проникнуть.

Эта мысль не радует его, но и не огорчает. Ему безразлично, что Колер тоже в чем-то черном или темносером, чтобы быть готовым к любой случайности. А Лина подумала об этом, когда выбирала платье? Вспомнила ли она о фоторепортерах, которые в случае чего подвергнут ее настоящей осаде?

– Мне разрешили пробыть у тебя всего несколько минут. От врачей я знаю, что все идет хорошо и через несколько недель ты будешь на ногах. Я сейчас расскажу тебе в общих чертах, как и что, – ты ведь, я понимаю, беспокоишься за газету.

Это не так. За это время он не вспомнил о ней ни разу.

– Думаю, ты меня одобришь – я ничего не сообщил в нашей газете о том, что с тобой случилось, и по телефону попросил коллег, чтобы они тоже молчали. Так же я поступил и с «Франс-Пресс», и с двумя американскими агентствами. Пока все держат слово. Потом собрал всех наших сотрудников и...

Стоя у окна, Лина смотрит сквозь туман на серую крышу крыла больницы, которое видно с постели Рене. Крыша шиферная, островерхая, похожая на крышу дворца Людовика XIV. Бисетр тоже был построен в те времена.

– С вечера среды человек пятьдесят репортеров и фотографов толпятся во дворе и под аркой. Несмотря на молчание прессы, радио и телевидения, телеграммы идут непрерывным потоком – как в редакцию, так и сюда. А звонков в больницу столько, что там, внизу, жалуются – люди часами не могут дозвониться сюда по делу.

Колер, должно быть, хочет его как-то порадовать, утешить. Но он просчитался: Могра все это безразлично, и с той же отрешенностью, что и утром, в полутемной палате, он ухитряется представить, как его будут хоронить.

Ударил колокол. Один раз. Значит, половина. Но половина какого? Хотя в больнице и должна быть своя часовня, звонили не здесь, а в нескольких сотнях метров дальше, на проспекте, где гудит непрерывный поток тяжелых грузовиков и пригородных автобусов. Там есть не то церковь, не то монастырь – скорее всего, церковь, поскольку у монастырских колоколов звук, как правило, выше.

По мере того как сумрак рассеивается, до него начинают долетать звуки из зала в конце коридора, дверь из которого, по-видимому, открыта. Звуки неясные, прерывистые. Больные один за другим просыпаются и ворочаются в постелях.

Мимо проходит медсестра, за ней еще одна. Со стороны противоположной залу слышатся голоса, раздается звон чашек и блюдец, и до Могра долетает запах кофе.

Жозефа тоже начинает ворочаться, бесшумно садится в постели и с помощью фонарика смотрит на наручные часы. Затем она снова ложится, словно решив, что может еще немного понежиться, и наконец встает. Он тут же закрывает глаза, однако успевает заметить, что она спала не раздеваясь.

По шорохам он угадывает, что она складывает одеяло и простыни. Потом раздается скрип-сиделка складывает раскладушку и прячет ее в стенной шкаф, о существовании которого он узнает только теперь.

Наклонившись над ним, она тихонько берет его за кисть и щупает пульс. От нее пахнет потом. Он узнает специфический запах человека, спавшего в одежде. Общаться с внешним миром пока не хочется, и он притворяется спящим.

В конце концов она на цыпочках уходит. Дверь открывается и снова закрывается. Из ванной доносится шум спускаемой воды, потом наступает довольно долгая тишина-сиделка явно пудрится и приводит себя в порядок. Потом дверь снова отворяется, и Жозефа идет пить кофе вместе с ночными медсестрами.

Вот так он начинает знакомиться с распорядком дня в больнице. Это занимает его мысли. Кроме того, это доказывает, что его разум и чувства не так притуплены, как вчера.

Еще одно открытие: неприятные конвульсивные подергивания почти прекратились. Рене шевелит под одеялом пальцами левой руки. Ему даже удается немного приподнять эту руку и согнуть ее в локте, а чуть позже пошевелить ногой.

Но обе правые конечности продолжают оставаться неподвижными.

Пользуясь тем, что остался один, Могра пробует заговорить, но с его губ срывается лишь тонкий писк, напоминающий мяуканье котенка.

За окном, как и вчера, висит туман, сквозь него видна шиферная крыша. Два окна в здании напротив освещены, в одном из них видна женщина, которая поспешно одевается.